Этой весной мне довелось провести часть отпуска на Волге. Обосновались мы по путевкам с женой и дочкой в доме отдыха «Фонвизино», что расположился неподалеку от станции Ново-Окатово Савеловской железной дороги. Кончался март. Время самое подходящее, так сказать, страдная пора для любителя подледного лова.
В первый же день, как только получили комнату с видом на Волгу и пообедали, я, прихватив ледобур и удочки, спустился к реке. Просверлил несколько лунок недалеко от пристани. На мормышку с разноцветными кемб-риками попалось несколько окунишек, ершей и плотвиц. Решил пройти к противоположному берегу. Слева и справа от проложенной в рыхлом снегу тропки были отчетливо видны подозрительные темные пятна.
Поначалу я не обратил на них внимания. Но когда, обследовав с десяток лунок у противоположного берега, стал возвращаться обратно, эти пятна меня заинтересовали. Приблизился к одному из них. Это была промоина. Стал сверлить лунку возле нее. Лед оказался опасно тонким — потребовалось всего четыре крутки ледорубом. Пришлось осторожно ретироваться к тропке.
Утром, отказавшись от завтрака, я вдоволь набродился по льду вдоль правого берега Волги, пробивая лунки, знакомясь с рекой. Разговорился с местным рыболовом, и тот посетовал, что весной необычно много воды сброшено — около пяти метров. Это, несомненно, повлияло на клев рыбы. Она, дескать, сейчас держится на глубине и вряд ли подойдет в ближайшее время к берегу, так как сброс воды еще продолжается.
После обеда я направился к речушке Брычке, что впадает в Волгу в полукилометре от пристани. Здесь, в устье, лед был повсюду иссверлен, кое-где у лунок сидели удильщики. Они в основном блеснили. В уловах у некоторых попадались горбачи граммов на семьсот. Пользовались местные рыболовы преимущественно медными блеснами. Достал я блесну-медянку и поиграл ею на разных глубинах. У меня дело не ладилось: шел мелкий окунь. Подошли рыбачки.
— Не стучит? — спросил один из них.
— Не желает, — отвечал я.
— И правильно делает, — вступил в разговор второй.
— У него здесь свои правила. Он сейчас сыт и, поди, убрался куда-нибудь поглубже на отдых… Лучше всего с ним иметь дело с утра пораньше…
Мои новые знакомые еще немного покрутились в устье и, оценив ситуацию, направились к острову, что находился за крутым берегом Брычки. Я не пошел с ними, решив остаться здесь до вечернего клева.
Погода начинала портиться: ветерок, чуть тянувший еще полчаса назад с севера, изменил направление и стал с резкими порывами дуть с запада. Наползли свинцовые тучи. Крупными хлопьями повалил мокрый снег. «Конец рыбалке», — подумал я. Однако уходить из этого района не хотелось. Решил пройтись вдоль крутого берега Брычки. На пути мне попадались одиночные фигуры рыболовов, укрывшихся от снега и ветра под целлофановой пленкой.
В одном месте, примерно посредине небольшой излучины, метрах в десяти от берега на ящике сидел могучий старик с обветренным багровым лицом в шапке-ушанке с опущенными клапанами. Не обращая внимания на свирепые порывы ветра и густо валивший снег, он то и дело подергивал снасть — блеснил. Я приостановился. На льду перед рыболовом барахталось несколько окуней граммов по четыреста-пятьсот.
Вскоре попался очередной такой же. Я подошел вплотную к старику и, когда он извлек из лунки еще одного горбача, успел рассмотреть его блесну. Она была медной, небольшой, а на крючке висел белесовато-желтый комочек. Поприветствовав рыболова, я поинтересовался, что он насаживает на крючок блесны.
— Око… — глухо ответил старик, не поворачивая головы, и добавил уже отчетливее:
— Рыбье око… Глаз, стало быть…
Я просверлил лунку метрах в десяти от старика и попробовал ловить на «око». Сразу поймал одного за другим пять окуней граммов по двести. И все. Очевидно, это была проходная стайка. Окуневый глаз вскоре превратился в сероватую массу, которая еле держалась на крючке. После нескольких очередных взмахов блесны насадка сорвалась с крючка.
Желания лишать глаз пойманных окуней у меня не было: процедура прямо скажу, не из приятных. Истинный рыболов вряд ли воспользуется этим варварским способом поимки рыбы. Словом, если уж окунь идет на блесну плохо, то лучше применять другую приманку, ну, скажем, мормышку. И я стал ловить на мормышку собственного изготовления с набором кембриков на крючке. Окунь клевал безотказно. Но, правда, мелкий: граммов на сто. Следовательно, надо искать места, где скрывается крупный горбач. Он, думается, также не откажется от «веселой» мормышки.
Присмотрелся к береговой линии, к заливчикам. В одном месте, там, где река делала небольшой поворот, подмывая крутой берег, я сделал три контрольные лунки: в пяти, семи и десяти метрах от песчаного обнажения, с небольшим смещением по течению реки. В лунке, что находилась ближе к берегу, было всего около метра глубины, и здесь то и дело хватал мормышку мелкий окушок. В следующей лунке глубина была полтора метра. Здесь сразу попались три окуня граммов по двести. Это меня вдохновило. Но больше поклевок не было. Присел у дальней лунки.
Здесь было значительно глубже, около трех метров. И клевал тут стандартный — с мизинец — ёрш. Пробурил новую лунку метрах в пяти от той, где была полутораметровая глубина, на таком же удалении от берега. Тут было около двух метров. Очевидно, здесь поработало течение, промыв углубление. Окунь тут пошел покрупнее — граммов за триста. Попалось с небольшими интервалами семь кабанчиков (так местные рыболовы окрестили крупных окуней).
И все, как один, ровные, увесистые. Хорошо. Пробил еще одну лунку, опять же параллельно берегу, шагах в десяти от удачной лунки. Здесь было также метра два глубины, но течение стаскивало мормышку, и поклевок долго не было. Наконец, попались несколько мелких плотвичек и окуньков. Значит, здесь хорошей рыбы не будет. Вернулся к своим фартовым лункам. И снова и на той, и на другой попались хорошие окуни, причем, в лунке, где была полутораметровая глубина, клюнула солидная рыбина и оборвала леску…
Увлекшись ужением, я и не заметил, как перестал валить снег и поутих ветер. На западе показалось солнце. Клев начал затухать. Местные рыболовы стали покидать облюбованные места и направились в деревню. Проходя мимо меня, приостанавливались, удивленно-одобрительно реагировали на мой успех («Ого!», «Ух ты!», «Э-э-х!», «Гля-ка!») и шествовали дальше. Поднялся и я со стульчика и потопал в противоположную сторону по льду, покрывавшему прибрежную зону чуть ли не до самого дома отдыха…
В столовой перед ужином ко мне подошел сухощавый, невысокого роста старичок с правильными чертами лица. Он попросил у меня электробритву. Я пригласил его в гости, и мы разговорились. Оказывается, он наезжает сюда рыбачить в мартовскую пору уже четырнадцатый год подряд. Бывае1 здесь и сразу же после ледостава, когда на блесну очень хорошо идет отмен чый окунь.
Новый знакомый заворожил меня своей молодой страстью к уженью, и я не удержался, полюбопытствовал:
— А сколько же вам лет, если не секрет?
— Отчего же секрет… Девятьсот третьего года рождения…
— Вот это да!.. — вырвалось у меня.
— Хе-хе… — усмехнулся мой собеседник.
— Силы еще хватает… Вот только нога иногда отказывает и приходится останавливаться на полпути и отдыхать, сидя на стульчике…
Краткая беседа с рыболовом, которому перевалило за восемьдесят и который так успешно противостоит напору времени, не отказавшись от милых сердцу увлечений, поразила меня.
Беспечная жизнь в доме отдыха сближает людей, в особенности тех, у которых есть общие интересы. Вскоре моими знакомыми стали еще два рыболова: один из Москвы, другой — из Кимр. Москвича звали Иваном. Он был моим ровесником, особого рвения в рыбалке не проявлял. Появлялся на льду, как правило, после завтрака. Поиграв часок-другой блесной, удалялся в гостиницу подремать.
Рыболову из Кимр было за шестьдесят. Он оказался человеком на редкость подвижным, выходил на лед задолго до завтрака, а возвращался обычно к обеду, довольный собой и своим уловом. Его страстью была плотва. Ловил он на мотыля традиционным способом — на стоячую удочку, со дна. В его уловах, кроме плотвы, встречались приличные подлещики, окуни, гус-терки, подъязки. Он уехал домой тридцатого марта, оставив мне немного мотыля.
В воскресенье, тридцать первого марта, мы с Иваном, не дожидаясь завтрака, направились туда, где обычно сидел наш кимряк. Стали ловить на мотыля. Клева настоящего не было: попадались через пень-колоду плотвицы и окуни, досаждал прожорливый ерш. Иван стал нетерпеливо ерзать на своем ящике, порываясь смотать удочку и уйти со льда. Но погода выдалась солнечной, с легким бодрящим утренним морозцем, и это, по-моему, удерживало его.
В начале десятого к нам подошел рыболов в броднях с рюкзаком за плечами и с пешней. Поинтересовался, как идут дела.
Мы показали ему наш жалкий улов, он кисло улыбнулся, и ни слова не говоря, подался к более глубокому месту, простукивая лед пешней. Мы пытались предостеречь его, напоминая о коварстве весеннего льда, но рыболов в ответ лишь махнул рукой. Вскоре он пробил две лунки и, усевшись на раскладном стульчике, замер в ожидании клева. Минут десять просидел он так в согбенной позе над лунками, затем снялся с места, пошлепал еще дальше, к середине реки.
Мы с Иваном забеспокоились, стали кричать ему, чтобы он вернулся. Но прыткий рыболов нас словно бы и не слышал. Протоптавшись на новом месте, он пробил лунки и стал ловить. Мы видели, как у него пошло дело: он еле успевал снимать с крючка рыбину за рыбиной. Так прошло минут двадцать. Мы с Иваном уже хотели было переместиться на другой пятачок, как Вдруг услышали вскрик. Наш самоуверенный коллега уже барахтался в воде. Мы бросились к нему на подмогу, но он хрипло прокричал:
— Не подходите, мужики!.. Я сам…
И правда, минуты через три смельчаку удалось выбраться на лед. Он откатился метров на пять от опасного места, а затем побрел к нам. Руки его подрагивали. Но эта дрожь была явно не от холода. Он попросил у нас закурить. Иван подал ему сигарету. Несколько раз затянувшись, незадачливый рыбачок поблагодарил, со значением покачал головой и, распрощавшись с нами, заторопился к ближайшей деревне…
Купание угнетающе подействовало на Ивана которому очень нравится рыбалка на щуку, и он вскоре покинул лед. Мне же не хотелось уходить, до обеда было еще далеко, и я неспешно направился по льду к черному бакену, отчетливо маячившему вдали. Недалеко от бакена в Волгу впадала речушка, названия которой я не знал. Место мне приглянулось. Я просверлил несколько лунок у самого берега — поперек горловины впадавшей речушки. В средних лунках глубина была около трех метров.
Здесь хозяйничал ерш. В боковых же лунках глубина не превышала двух метров. Вот тут-то и почувствовал я по-настоящему, что такое рыбацкое везение. Мою мормышку, как только она приближалась ко дну, жадно атаковали кабанчики. Поклевка следовала за поклевкой. Сходов не было, правда, из-за утраты бдительности (азарт есть азарт) супер — так Иван называл особо крупных окуней — отхватил у меня две уловистые мормышки…
За обедом под впечатлением только что закончившейся рыбалки я в возбуждении расписывал жене отдельные детали схватки с окунями. Моя Лариса Викторовна, как мне казалось, недостаточно внимательно слушала меня, но в конце моих излияний тоном, не терпящим возражений, заявила, что после обеда непременно пойдет со мной на лед. Это означало, что мой азарт передался супруге. Дело в том, что она любит рисовать.
Места, где мы вместе проводили отпуск, она запечатлела на своих акварелях, и порой я с удовольствием всматриваюсь в них и предаюсь приятным воспоминаниям. После обеда, прихватив все необходимое, мы с женой спустились к реке. Пройдя немного влево от дома отдыха, остановились у красного бакена. Здесь жена, поднеся руку к глазам, осмотрела представшую панораму и заявила, что выбрала объект и дальше не пойдет. Я видел, как она внимательно рассматривала участок реки с островом и отчетливо видневшимися на нем красной и желтой палатками…
Оставив жену у красного бакена, я, миновов неширокий канальчик, вышел к Брычке. Еще раз захотелось попытать счастья на этой внешне неказистой речушке. Метрах в пяти от крутого берега на льду сидела группа местных рыболовов. По левую руку от них, шагах в двадцати, колдовали над лунками двое: один пожилой, другому на вид не было и тридцати. Молодой блеснил. И довольно удачно. У него шел крупный окунь. Поклевки были частыми, и рыболов то и дело выбрасывал горбачей на лед. Я присел на стульчик около удачливого парня.
Глубина тут была небольшой — метра полтора. Поблеснив в одной лунке, рыбачок переходил к другой, пробитой, метрах в трех, и вновь начинал выхватывать увесистых полосатых хищников. Я рассмотрел блесну парня. Она, как и у большинства местных рыболовов, была медной, сантиметров трех с небольшим в длину и сантиметра полтора ширины. На крючке висел кусочек червяка.
— Чего зря время теряешь? Садись рядом, — предложил мне парень, улыбаясь.
Я просверлил лунку метрах в семи от него. Стал блеснить. Но не успел я сделать и десяти взмахов, как последовал энергичный удар — и я остался без блесны. Парень, которому я показал обрывок лески, расхохотался, уверенно заявив, что это не иначе как щучьи проделки.
— Вчера, — добавил он весело, — примерно на этом же месте у двоих мужиков вот так же отхватила блесны. Видать, матерая лешовка. А вот на мою блесну что-то не зарится.
— Зато окунь одобряет, — поддержал я разговор.
— Это точно. Окушок не брезгует моей блесной. Ишь какой, — говоря так, он резко подсек и извлек из лунки очередного горбача.
Довольный тем, что ему сопутствует удача, рыболов продолжал оживленно:
— Мы с батей вчера весь день, почитай, ноги били зазря. И у острова были, и всю Брычку облазили, пока не набрели на этот пятачок. Здесь перепад глубин. Вот полосатый и держится тут.Уезжаем вечерним поездом. Скоро будем сматываться. Эй, батя! — крикнул он склонившемуся метрах в пяти над лункой пожилому рыболову.
— Не пора ль собираться?
— Пора, пора, сынок, — вставая с ящика, отвечал пожилой.
— Вот только покурю.
Отец с сыном ушли, пожелав мне удачи на оставленных ими лунках. Я дал отдохнуть удачливому месту и минут через двадцать опустил блесну в одну из лунок. По правде говоря, я не надеялся на успех, хотя видел, как человек только что, словно маг какой, выхватывал одного за другим крупных окуней. При первых же взмахах попался окунь граммов на пятьсот. Не медля, послал блесну в ту же лунку.
Взмах, еще взмах — и очередной горбач отплясывает на льду яростный танец! Интересно ловить, когда хватка следует за хваткой. Горбач набрасывается на блесну у самого дна не раздумывая. И сколько же его тут?! Очевидно, в рыбьем царстве, как и у людей, свято место пусто не бывает.
Супругу я уже не застал у красного бакена: сделав основные наброски, она, по-видимому, ушла в корпус дорабатываь свои акварели. В рыбацком обмундировании, с ледобуром и уловом я прошел в столовую. В вестибюле повстречал старичка рыболова, которому перевалило за восемьдесят. Увидев мои трофеи, он сдержанно похвалил меня, но я-то заметил, как молодо и страстно вспыхнули при этом его глаза…
В первых числах апреля Волга в районе пристани освободилась ото льда, но еще можно было рыбачить по-зимнему в заливчиках и на Брычке. По открытой воде к берегу начали приставать трудяги катера с рыболовецкими бригадами. На их палубах теснились ящики с рыбой — окунем, лещом, плотвой. Артельщики один за другим с ящиками на плечах сходили на берег и, растянувшись цепочкой, неспешно, с достоинством шествовали по проложенной в насте тропинке…
Пятого апреля засобирался домой Иван. Он вошел ко мне в номер с охапкой стеблей чернобыльника:
— Возьми, авось пригодится. Мы обнялись на прощанье…
Утром шестого апреля в последний раз облачился в рыбацкие доспехи и прошелся по знакомым плесам Брычки. Поблеснил у крутого берега — надергал с полдюжины тучных окуней и, как ни странно, поймал плотву граммов на пятьсот. Она, словно заправский горбач, хапнула блесну у самого дна. По-видимому, и ее по весне тянет на скоромное. Пригодился чернобыльник Ивана: несколько увесистых густер и подлещиков я поймал на стояка, хоть, признаюсь, не люблю этот пассивный способ ловли.
Время подходило к обеду. На очистившемся от облаков небе вовсю сияло радостное вешнее солнце. Не хотелось покидать скованную льдом речушку. А рядом уже раскованно несла свои воды могучая Волга. Еще плыли по ней отдельные льдины, медленно кружась и как бы постанывая при столкновении.
После обеда отдыхающие с чемоданами и сумками собрались у автобусной остановки. Близился час отъезда.
В пестрой компании отъезжающих выделялись своим неприхотливым нарядом и поклажей пришедшие из деревни рыболовы. Простились и мы с гостеприимным домом отдыха, с его заботливым персоналом, по традиции вышедшим проводить нас со скромной усадьбы знаменитого писателя-сатирика XVIII века, дерзнувшего критиковать порядки последней из правительниц России.