Вторая декада июня началась, давно пора жору щуки быть, а она не берет и не берет, хоть ты что! Или щука из Вильвы, Усьвы и Чу-совой куда-то ушла, или мы жор проморгали… Ни один из спиннингистов, кого ни спрашивал, не мог похвалиться, что уже открыл счет в этом сезоне. В субботу вечером еще раз на разведку сбегал. Три блесны в корягах оставил, а ничего похожего на поклевку не видел. Впору в выходной вместе с ребятишками за ельцов взяться.
— Ну уж нет,— думаю,— ельцами заниматься не стану. Стыдно мне, старому рыболову для которого рыбная ловля является смыслом жизни, на мелочи размениваться. Поохочусь-ка я лучше за хариусами. На речку Черную хотя бы двину. Конечно, она сейчас этой рыбкой не очень богата, и шагать туда далеконько, и поймаю наверняка меньше, чем ребятишки за день ельцов натаскают, а все-таки интересней.
Когда в воскресенье солнце из-за горы выкатило, я уже у Белой будки был. Это 11 километров от города. От нее до Пролетных казарм — рукой подать, 20 минут ходу. А за Пролетными казармами — устье Черной рядышком.
Хариуса лучше ловить, когда спускаешься по речке сверху. Эта рыбалка бродячая, как со спиннингом. На малых речках хариус по ямкам стоит. На таких, как Черная, он не в каждой ямке живет: очень уж часто сюда рыбаки заглядывают.
Если умело к ямке подойти, не распугав рыбу, и если в той ямке есть хариус — он будет твой. Может, конечно, и сорваться. Берега Черной густо заросли кустарником и лесом. Для маскировки подхода и заброса это удобно, но когда подсечку делаешь или рыбину выводить начнешь — сплошь и рядом бывает, что удилище в ветках запутается. А это означает: прощай добыча! Обидно, но зато не скучно. Ямку проверил, есть — твой или не твой, нет — все равно иди дальше. Так и ходишь.
И очень важно, чтобы впереди тебя рыбаков не было. Опередят тебя — или домой возвращайся, или шагай без задержки на километр ниже и на нетронутых местах начинай рыбалку. А он потом до твоих следов дойдет, поймет в чем дело и такую же штуку устроит. Так вы и разделите реку на участки. А по чужому следу ходить — толку не будет: все, даже самые лучшие, ямки пусты: который хариус взят, который напуган, сутки его из укрытия не выманишь.
Интересно то, что есть на Черной, да и на других малых речках, такие ямки, в которых хариус совсем не держится. Каждый день на нее приходи — за все лето ни одного не поймаешь. Не нравится им эта ямка, и все тут! Зато есть такие, из которых вылови всех хариусов до одного, дня через два приходи — снова будут: из других мест сюда переселятся. Я только на таких «счастливых» ямках и рыбачу. Проверяю и другие для порядка, а ловлю только на «счастливых».
Речка меняется. Там берег обсыплется, подмытый бурной весенней водой, там дерево упадет, а к нему веток, палок, земли натащит — запруда образуется. Там ямку замоет, там новую глубинку вымоет. Хариусы ко всему приспосабливаются. В том году, допустим, эта вот ямка была самой счастливой, никогда тебя не обманывала, а нынче ты на ней ничего не возьмешь, как ни старайся. Рельеф дна изменился, струя стала бить в пологий песчаный берег. Хариусам это не понравилось, они и ушли в другие места. Каждый год «счастливые» ямки приходится узнавать и отыскивать заново.
Вот я и поторапливался. На Черную шел в этом году первый раз. Хотелось быстрее узнать, что там нового произошло, что изменилось. От Пролетных казарм направился по железнодорожной линии до будки путевого обходчика со значком «16 км». Черная у этого путеобходчика за огородом проходит, затем с полкилометра по большой поляне петляет, а дальше уходит в лес. Еще километра полтора по ее левому берегу частенько полянки встречаются, а дальше на всем протяжении деревья у самой воды стоят.
На поляну я вышел у будки, пересекаю ее и вижу — роса на траве сбита. След тянется берегом вниз по речке. Досада меня взяла: торопился, бежал в такую даль и на тебе! Кто-то опередил. «Должно быть,— думаю,— со станции «Утес» рыбаки пришли. Тут всего 4 километра. Не может быть, чтобы кто-нибудь из города прежде меня сюда добежал». Ничего не поделаешь. Выход еще есть — вперед заскочить. Иду пока по следу — смотрю: да тут их четверо! Разошлись зачем-то по полянке… Кузнечиков искали, что ли?
Какие в такую пору кузнечики? Да и хариус сейчас лучше всего на красного навозного червя берет. Пригляделся к следам — подозрительными они мне показались. Какие-то разнокалиберные, и натопано слишком густо. Вот пикан под корень сорван, тут еще… По-ученому это называется борщевник, а по-уральски пикан, иногда его медвежьей дудкой называют.
Как увидел сорванные пиканы, сразу понял: не рыбаки тут бродили,— медвежья семья сочной зеленью полакомиться пришла. Наверняка с правого берега от озера Глухого приплелись. Тут километра 3 лесом. А лес — сплошной бурелом, крепь непролазная, самые медвежьи места.
По левому берегу Черной ногами рыболовов и охотников за многие годы торная тропка выбита. Она еще не просохла, и медвежьи следы на ней хорошо отпечатались. Медведица, пестун и два медвежонка. Медвежата, как видно, крохотные, следок оставляют умилительный. Будто малые ребятенки босиком прошли. А у медведицы лапа увесистая, когтистая. След в мягкую землю глубоко впечатан. От него каким-то холодком наносит, умилением и не пахнет.
Рядом — большой, опасный зверь. Оружия у меня — нож складной. Но я порадовался: рыбаков впереди меня нет, я первый. Медведи?. . Повыдерут они на полянках пиканы и подадутся на правый берег восвояси. Они же лес знают. На левом берегу за полянками им делать нечего, а мне на правый лезть незачем. Следовательно, разойдемся с миром.
Начал проверять ямку за ямкой. Вперед особенно не тороплюсь. Все-таки там медведица с медвежатами… Ну ее… Вот подцепил одного хариуска. Хорошенький. Такой от него свежестью пахнет, молодым огурчиком только что с грядки сорванным. Второй сделал сальто в воздухе и ушел. Значит, не мой был. А ямка-то новая.
В прошлом году хариусы здесь не держались. Запомним ямку. Перешел на следующую. На вид очень хороша, кажется, обязательно в ней -рыба должна быть. Не повезло. На первом же забросе — зацеп. Захламлена Черная. Зацепов всегда бывает множество. Как ни осторожничаешь — десяток крючков за день обязательно оборвешь. Оборвал и на этот раз. Крючок — пустяк. Нашумел — вот что плохо. Ямку на сегодня испортил. Иду дальше. Еще три счастливые ямки открыл, пять бойких хариусов из них достал да пара ушла.
Близок сплошной лес. Впереди еще одна полянка. До нее по тропке метров 30, а речкой и на 100 не смеряешь. Черная тут большую петлю вправо делает. Излучина сплошь заросла черемушником. Переплелся он непроходимой чащей, тропку во многих местах перегородил, подрубленный еще в прошлом году ягодниками, пригнутый снегом зимой. Я стою в 3 метрах от тропки на повороте. Ямка тут самая хариусная: у берега глубокая борозда, и буйная струя под нависший куст ракитника бьет. Думаю: не может быть, чтобы в таком месте хариус не жил. Раза два или три удочку забросил, подпуская насадку под самый куст.
Вдруг на воду в 10 шагах от меня чирок плюхнулся. Свистунок селезень в брачном наряде. Головка охристая, почти красная, во всю щеку изумрудное пятно с белой окантовкой. Стою не шелохнусь, только кончик бамбукового удилища чуть-чуть подрагивает. Весенней охоты не было. С прошлой осени я так близко уточек не видал, вот и залюбовался им. А он, вижу, что-то волнуется.
Вертится на одном месте, шейку вытягивает, прислушивается и все на берег поглядывает. Меня не замечает. «Чего это,— думаю,— он беспокоится? Кто его потревожил?» И сам насторожился. Слышу — на тропе со стороны поляны ветка качнулась… Еще, уже ближе. Идет кто-то… А шагов не слышно. Бесшумно по земле ступает.
Тут чирочек ракетой с воды взвился и пронесся так близко, что я мог его удилищем достать. Меня осенило: так это же медведи возвращаются! Неуютно как-то стало, и мысли в голове вихрем пошли: я стою на открытом месте в 3 шагах от тропки. Если медвежата идут впереди, сейчас они вынырнут из кустов, увидят меня и от неожиданности, наверное, заскулят. А что сделает их мамаша? Скорей всего бурей вылетит из черемушника с намерением дать хорошенькую затрещину тому, кто напугал ее малышей.
А мне что тогда делать? В речку прыгать! Если же впереди идет мамаша — снова не хорошо: столкнувшись со мной носом к носу, она наверняка всплывет на дыбы. Ветер от них, и звери заранее причуять меня не могут. Мне, грешному, опять один выход — в реку прыгать. Но если косматая и такое мое поведение сочтет недостаточно корректным, тогда что? Тогда… Нет! Надо предупредить, что я тут и что намерения у меня хорошие, что зла на медведей я не имею.
Я негромко кашлянул. Этого оказалось вполне достаточно. Медведица, как видно, тоже не желала встречаться со мной. Она волчком повернулась и с топотом, ломая сучья, бросилась обратно. Семья за ней.
Судя по всплеску, первой бросилась в Черную медведица, будто глыба тяжелющая рухнула. Следом медвежата — бульк-бульк! И в заключение — бух! — пестун свалился. Значит, впереди на меня пестун шел, медведица замыкала шествие, а от меня они побежали в обратном порядке. Выходит, и медведица больше всего о своей шкуре заботится. Не стала она прикрывать отступление, первая наутек кинулась.
Треск и хряст быстро затих на том берегу. Я облегченно вздохнул: не мне пришлось в речку прыгать. А ведь совсем уж было собрался. Да, если бы не сообразил кашлянуть — принимать бы мне холодную ванну… Скажу откровенно, когда после всего этого стал закуривать — пальцы у меня подрагивали.
И поплавок и крючок затянуло под куст. Мертвый зацеп. Подергал, подергал — оборвал. Не спеша привязал новый крючок и двинулся дальше. На тропе, где медведица разворот сделала, рыхлая земля, как взрывом взбуровлена. Рванула она всеми четырьмя лапами враз. Силища у нее все-таки чертовская! «Если бы она меня такой лапкой по черепу погладила, долго бы в голове звенело»,— подумал я и порадовался, что этого не случилось.
Вскоре испытал и другую радость. Ей тоже предшествовала большая тревога.
На одной сильно захламленной ямке с берега забросить было совсем нельзя: над обрывом сплошной стеной стоял черемушник. Пришлось зайти в воду на перекат и спрятаться за нависший над речкой куст ивняка. Струя поднимала крючок с наживкой, бешено мотала его, грузило тащилось по дну, цепляясь за неровности, за палочки и сучочки. Поплавок то и дело резко ныряет. Поклевка или задев — определить невозможно. Вот поплавок исчез под водой и долго не показывается.
«Опять зацеп»,— ворчу я. Поднимаю удилище, вдруг леска со звоном натянулась, рука ощутила сильный удар. В глубине струи повернулась, блеснув выгнутым боком, большая рыбина. Она рывками неудержимо тянет под корни сползшей в речку ели, которая перегораживает ямку в конце. Отпустить рыбу туда — значит распрощаться с нею. А мне с этим хариусом расставаться никак не хотелось. Он с первого удара очень понравился мне.
С большим трудом удалось поднять комель удилища градусов под семьдесят. Не сумей я вовремя сделать это, рыбина, вытянув лесу напрямую с удилищем, сокрушила бы мою хлипкую снасть.
Хариус бесновался. Он беспрерывно крутил замысловатые сальто и в воде и в воздухе, носился по ямке, как застоявшийся жеребец на корде. Поднятое удилище смягчало рывки. Сколько продолжался этот поединок — не знаю: оценка времени в такие моменты всегда бывает очень далека от истины.
Мне показалось, что мы с ним воевали долго. Меня сверлила, угнетала одна мысль: «Неужели уйдет, неужели сорвется?» Подвести его ближе нельзя — мешает куст. Да и подведу — что с ним делать?.. Я же не на берегу, ловить его руками в воде — обязательно упустишь, поднимать на леске — глупость. Привалило счастье, но как его взять?! Положение прямо-таки отчаянное.
Едва сообразил, что делать надо. На тот берег перебираться! Он отлогий, кусты от воды метрах в пяти стоят, на повороте—мысок песчаный. На этот мысок я и нацелился. Черная на перекатах неглубока, а ширина ее в редких местах больше 10 метров. В сапоги, правда, я начерпал, но папиросы не подмочил. Когда на мысок выбрался, сказал:
— Ну все! Теперь ты, голубчик, мой!
На моей стороне были все удобства отлогого берега, а хариус стал уставать. Бушевал еще, но уже не так сильно. Начал я его потихоньку к себе подтягивать. И что вы думаете? В самый последний момент он чуть не ушел! Я уже за леску ухватился и волоком его на песок потянул, уже голова его на берегу была, и тут подлесок пин-н-н-нь!
Или я от радости дернул, или он напоследок еще раз рванулся — даже не знаю, как это случилось,— только оборвался подлесок. И сердце у меня оборвалось… Барсом кинулся я и вдавил хариуса в песок руками так, что он даже пискнул. Прижал рыбину к груди, отошел от воды и держал ее в руках, пока она не затихла. Хариус на воздухе быстро засыпает.
Снулого обмыл я его в прозрачной чистой воде и начал рассматривать. Красива же эта рыба! Спинной плавник огромный, серо-фиолетовый, с крупными черными и светлыми пятнами. У этого старика он был так велик, что, сложенный на спине, далеко перекрывал жировой отросток.
Спина темная, хвост фиолетовый с багрянцем. Чешуя на нем, как броня,— крепкая, плотная. Бока розовым, сиреневым отливают, будто сплошь он самым лучшим перламутром покрыт. А глаза и у мертвого острые. Может быть, такое выражение им придает особая форма зрачка. Вы замечали — у хариусов зрачок не круглый, как у других рыб, а ромбиком, только передний угол немного закруглен.
Взвешивать я его не взвешивал, но измерил. Ровнехонько в две моих четверти оказался. Четверть у меня не стандартная — 24 сантиметра. Выходит, он почти в полметра был. Славный дядя! Бывают, конечно, хариусы и крупнее этого, только мне более солидных ловить не приходилось. На всю жизнь памятен этот денек, и не столько из-за медведей, сколько из-за хариуса. Тысяча ельцов одну такую рыбку не заменит.
После него в тот день поймал еще несколько хариусов, а сколько, даже не помню. Мелочь в памяти не держится, не оставляет ни в уме, ни в душе никакого следа. Правильно говорят: лучше меньше, да лучше,— удовольствия будет больше. На рыбалку же, как и на охоту, только ради удовольствия и стоит ходить.