Оренбургский июль — это нестерпимое сияние солнца, огнедышащий полуденный ветер, очереди у автоматов с газированной водой, распростертые тела купальщиков на пляжах, нефтяной запах размягченного асфальта с четким оттиском автомобильных протекторов, редкие яростные грозы и незабываемая прелесть тихих вечеров.
Для городского ры0олова июль — трудный месяц. Хорошими уловами леща и сазана могут похвастаться лишь владельцы лодок на прикормленных надежных местах в низовьях Урала, километрах в пятидесяти ниже Оренбурга. Там живут целыми семьями. Солнце, лесной душистый воздух, волчий аппетит, удачная рыбалка на вечерних и утренних зорях — что еще нужно человеку во время отпуска?
А вот безлодочиьш и тем, кто по весенней памяти хочет половить рыбку близ города, приходится туго.
— Нет теперь на Урале настоящей рыбы,— сетуют они.— Даже пескарь пошел какой-то приморенный, червяка не в силах проглотить. А вот раньше, на этом самом месте, лет эдак пятнадцать назад…
И обязательно в сотый раз вспоминают балладу о знаменитом сазаньем нашествии, когда прямо с пешеходного моста босоногие пацаны росточком чуть выше перил на грубейшую снасть «в-о-о-о-т таких» сазанов вытаскивали.
Что правда, то правда: уральский сазан стал под городом редок, привередлив, осторожен. Но голавлей по-прежнему много.
Весь июль я успешно ловлю голавлей под Оренбургом на новом, спрямленном русле или на Сакмаре, впадающей в Урал несколько ниже Оренбурга.
Сакмара — горная река. Она очень напоминает верховья Урала своими золотистыми отмелями, неумолчно звенящими перекатами, зеленой глубиной омутов, но вода в ней чище и, на мой взгляд, гораздо холоднее, чем в Урале.
В Сакмаре, кроме леща, сома, подуста, сазана, судака и жереха, в изобилии водится голавль. Об одной особенно удачной охоте на голавля я и хочу рассказать.
Выехал я из дома в девятом часу, приторочив к багажнику «Явы» ивовую корзинку и зачехленный одноручный спиннинг. За городом навстречу стремительно рванулась серая лента шоссе. Несколько километров по шоссе, километра полтора по извилистому проселку среди скошенных лугов о отдельными купами вязов и редкими зеркалами зарастающих осокой стариц.
И вот впереди — Сакмара. У одной из стариц, царства пауков-водомеров и головастиков, я остановился половить кузнечиков. Минут через сорок три спичечных коробка были наполнены бойкими насекомыми. Проселок сузился до заросшей муравой тропинки.
Слева надвинулась лесная чащоба. Оставив мотоцикл под старым тополем в тени, сквозь часто-лесье молодого осинника я вышел к реке.
Метрах в двадцати от берега из воды торчала уродливая коряга, ни дать ни взять — голова бегемота. Несколько выше переката трепетали еще живой листвой ветви трех вязов, рухнувших недавно с подмытого берега. Голавлиное царство» Еще ни разу не уезжал я отсюда с пустыми руками.
Итак, за дело. Собран спиннинг, из корзины извлечен складной садок и кошель с привадой: жмыхом, отрубями, пареной пшеницей и… сушеной поценкой. Ее я заготовил еще с прошлого лета.
К несказанному удовольствию облепивших меня оводов, я разделся и пошел вверх по течению.
Грести пришлось одной рукой, другой я поднял туго набитый кошель с прикормом. Вот и коряги. Крепко привязал кошель к подводному отростку в полуметре от поверхности в расчете, что отросток предохранит приваду от чрезмерно быстрого размыва. Ловить голавля под корягами можно и без прикормки, но мой способ добычливее: обеспечен постоянный клев.
На берегу не хочется одеваться — такая ласковая теплота разлита в воздухе, но оводы сразу же дали о себе знать.
Для облова удаленных от берега коряг, под которыми в летний день так любят стоять голавли, я изготовил специальный утяжеленный поплавок из пенопласта с вмонтированным в него свинцовым грузом. Это позволяет делать забросы на тридцать-сорок метров. На длинное цевье крючка я насадил сразу двух кузнечиков — желтого и изумрудно-зеленого.
Заброс сделал не резко, сбоку из-за кустов. Поплавок упал чуть выше коряги. Верхний конец его едва забелел среди сплетающихся жгутом струй. Течение пронесло поплавок мимо коряги. Очевидно, надо проводить ближе к ней, почти вплотную. Новый заброс. И сейчас же поплавок исчез, исчез настолько быстро, что я немного запоздал с подсечкой. Ощутил два коротких сильных толчка.
По опыту знаю, что голавлик «сел» небольшой. Вот он уже под берегом у самой поверхности зигзагами (я хорошо видел сверху) следует за поплавком. Заметив меня, рванулся в глубину, но поздно. Я подтянул его наверх без всяких церемоний. Взял второй голавль, такой же, как и первый, только побойчее. Сделал паузу. Насадил на крючок краснокрылого здоровенного кузнечика так, чтобы крылья у него остались распущенными. Вновь поплавок прочертил воздух.
Голавль взял у самого кошеля, взял с налету, резко. Поплавок исчез в брызгах. Подсек я без промедления. Началась желанная рыбацкому сердцу борьба. Голавль стремился уйти в глубину, потом вдруг бросился к берегу так поспешно, что я еле-еле успел намотать леску.
И вдруг он вышел на поверхность — серебряный, сильный — словно хотел показать: «вот каков я\’» — и, вспенив воду, исчез. Я передвинулся поближе к воде: такого бойца надо брать под берегом, осторожно. Спустился вниз, не ослабляя лески. Рыба утомилась и послушно шла к берегу. Хорош, красавец! Не меньше полутора килограммов.
Пока голавль не пришел в себя, я снял его с крючка, бросил в садок к первым двум. Под корягой-«бегемо-том» попались еще два килограммовых голавля, прежде чем стайка распуталась. Тогда я перешел к затонувшим вязам. Опасное для снасти место, но исключительно заманчивое!
Наступил знойный день. Сделал заброс. Поплавок заплясал и окунулся в водоворот— верный признак, что внизу коряга. Я подмотал леску. Насадка всплыла. Видно, как ее затрепало течением из стороны в сторону.
Поклевка! На этот раз борьба закончилась не в мою пользу: рыба оборвала поводок, но становая леска и поплавок остались целы. Через пять минут белый поплавок вновь заскользил среди голавлиных всплесков — нешироких с пузырями кругов. Рыба взяла на потяжке. Легко вытащил я пятисотграммового голавля, за ним еще двух.
Пора и отдохнуть, тем более что с часу до трех голавль клюет лишь изредка, дремлет, как говорят рыболовы. В непуганых краях мне неоднократно удавалось наблюдать, как в полдень у самой поверхности чинно проплывают голавлиные стаи, впереди самые крупные рыбины, за ними поменьше. Подброшенную насадку не берут.
Я устроился под кленом в прохладе. Протяжно гудели пчелы над ромашками, звенели, радуясь зною, кузнечики, немолчно плескалась Сакмара4 Спать не хотелось, но как-то дремотно, покойно…
Около трех часов со степи набежал ветерок, взрябил воду. Я нехотя поднялся, насадил на крючок пару краснокрылых кузнечиков и забросил насадку к раздвоенной ветке затонувшего вяза. Рыба взяла сразу же, словно ждала. Поединок утомил и меня, и голавля. Я не давал ему уйти в подводные корчи, а он только туда и стремился. Наконец я сломил его сопротивление.
Таких еще не доводилось мне здесь ловить. В голавле было не меньше трех килограммов. Как он не порвал тонкий поводок, не знаю. Голавль лежал на примятых ромашках, и в каждой его чашуйке горело маленькое солнце. Обессиленный борьбой, он пришел в себя и заплескался только в садке.