Неотвратимая, всегда веселая, полная энергии поступь весны! С ней связаны у рыболова самые теплые ожидания. Они наполнены голосами детства.
Первыми начинают у нас весну жаворонки. Они приносят на крыльях горячую любовную песнь с юга, когда вокруг еще только чуть-чуть дрогнули и порозовели снега, а реки еще скованы льдом.
Взмыв в морозную высь, жаворонки, ликуя, рассказывают всем-всем о том, что жизнь непременно разорвет оковы сна и вырвется, как птица, навстречу дню, навстречу «весне света».
Слушая песни жаворонков, начинает понемногу оттаивать застывшая бледная равнина неба… На ней появляются голубые полыньи и разводья, они растут и движутся, воздушная голубень разливается все шире, выходит из берегов, затапливает все, что только видно глазу: белые, сверкающие серебром поля внизу, темные голые леса, крыши и дымок деревень, тонкие провода и ажурные коромысла на плечах у вереницы стальных мачт, которые шествуют из края в край со своим неумолчным гулом семилеток, а он, этот певучий, легкий гул, к весне тоже становится громче и сливается с песней поднявшегося теплого ветра.
В воздухе бурный ледоход начинается раньше, чем на реке. Намного раньше.
И над Москвой в эти дни проносится волна тепла. Она врывается на улицы. Проветривает площади. Склоняя перед влажным ветром голову, покорно тает потемневший снег. И женщины несут домой скромные букетики прилетевших из Крыма фиалок и быстро вянущие подснежники на озябших нестойких стебельках…
Затем, недели через полторы, снова возвращается волна холода, но жизнь рыболова, как у перелетной птицы, уже идет по весеннему календарю. Рыболов знает: в это время вскрываются реки. А после начнутся по-настоящему теплые дни, насквозь пронизанные солнечными ветрами, настойчиво дующими с юго-запада.
В конце апреля — начале мая самое время взять в руки приготовленную зимними вечерами стройную верную подругу удочку и отправиться с нею за город куда глаза глядят.
Каждого из нас волнуют по воспоминаниям заветные места на речках которые мы посещали прошлой весной отдыхая на базе база «Верхнелебяжье» http://www.verhnelebyazhie.ru/, каналах и озерах и свои избранные способы уженья. Как это всегда бывает с глубокой любовью, она необъяснима. Разве можно доказать поклоннику Угры, что берега на Проне благодатней, или кому-нибудь втолковать, что, скажем, ужение впроводку интереснее, чем ловля язя на выползка на донку… Нет, каждый должен сам все пережить и выбрать по сердцу речку и снасть.
Впрочем, может быть, тебе, рыболов, нигде подолгу не сидится на месте? Что же, бывает и так. Пусть нас гонит вперед неуемная страсть новых открытий. Есть ли что-нибудь, что надежнее сберегало бы нам вечную юность, чем эта страсть!
И ты — особенно весной! — мечтаешь дернуть куда-нибудь на таинственные Голубые озера или побывать на быстрых и тихих речках в нетронутой лесной глухомани, где прозрачные воды влекут тебя к себе уже одними древними своими именами: Кержач, Нерль, Кубря, Керженец, Жиздра, Вазуза, Унжа, как их нарекли на заре своего детства племена охотников — твои предки, кого ты успел уже позабыть за последние полтора-два тысячелетия.
Как бы там ни было, а всех нас объединяет в эти дни радостное чувство: наступил неповторимый праздник первого выезда на воду!
Весна зовет! Вода зовет! Скорей, скорей в путь! Нельзя терять ни дня, ни часа.
У Курского вокзала, на Садовой, там, где на скромных воротах, ведущих в довольно запущенный провинциальный дворик, притулилась вывеска московского общества «Рыболов-спортсмен», на широком тротуаре растет оживленно обменивающаяся приветствиями группа «чудаков». Она приковывает к себе изучающие, потеплевшие либо насмешливые взгляды прохожих.
В самом деле, что за легкомыслие! На головах, вместо приличествующих весной новеньких шляп с полочки магазина,— помятые серо-коричневые кепки, бывшие форменные фуражки с оставшимися после снятых эмблем разных ведомств белесыми силуэтами на темном поле околышей, парусиновые панамки, а если и шляпы, то хлебнувшие столько радостей под дождем и солнцем, что первородный цвет фетра давно уже утерян. Но «старый друг лучше новых двух…»
На плечах у них — потертые дорожные куртки, стеганые ватники и брезентовые плащи. На ногах — резиновые сапоги. А вон те двое или трое… поглядите-ка, чем еще запаслись! В руках — нечто среднее между бывшим пледом и бывшим пальто, давно потерявшее права называться и так и этак.
Народ бывалый, они привыкли трястись в грузовиках и спать прямо на земле, они умеют чувствовать себя дома в любой обстановке, хотя бы у костра в лесу или на полу избы в далекой деревне. И работенка им, ничего не скажешь, предстоит мокроватая, среди грязи, а может статься, и под весенним дождичком, еще и пополам со снегом.
Оглянувшись по сторожам, они переходят к липке — она воткнута года два назад в дырку, сделанную для нее в асфальте городского тротуара. Складывают к ее стволу в общую кучу рюкзаки, набитые неизвестной кладью. Листва на липке еще не распустилась. Неокрепший темно-коричневый ствол и голые ветки — единственное, что этим людям напоминает здесь о лесе и о берегах, по которым они мечтают поскорее побродить, вырвавшись из сутолки города.
Они стоят тесной гурьбой и ждут.
Время от времени к ним присоединяются новые и новые участники поездки, также снимают с плеч и складывают рюкзаки и, пожав товарищам руки, перекидываются коротенькими фразами:
— Не рано?
— Как знать…
— На Сенеже в субботу начал карпишка шевелиться.
— Подрос?
— Угу.
— Почки уже набухли.
— Это только в городе… На улицах всегда раньше. Тут и камни греют.
Остроконечные свертки в темных чехлах сложены подобно партизанским винтовкам на бивуаке. Прохожая с недоумением смотрит и хмурится.«Милая вы моя! Мы рыболовы — веселое племя. Берите удочку — и едем с нами! Хватит и на вас свежего воздуха, солнца, острых запахов леса… Научим удить рыбу,— хочет сказать ей один из компании, человек с добрыми, смеющимися глазами.
— Вы сочтете нас чудаками. Но ведь правду сказал Горький: чудаки украшают жизнь!..» Ей за сорок. Ему раза в полтора больше. Но с этим ничего не поделаешь — весна! — и у обоих на мгновенье вспыхнул в глазах ласковый свет. А над их головами вдруг по-мальчишески молодо заиграло голубое апрельское небо. В душу женщины запало какое-то сомнение. Она уходит не спеша.
— А что слышно об Удомле? — спрашивает один рыболов другого.
— Говорят, зеркало километров четыре на пять.
— Подходяще…
— Глубина — кто говорит до сорока, а кто и больше… И острова, покрытые густым ельничком.
— Эх, далековато…
Речь идет о малоизвестном заманчивом древнем озере на северо-востоке от столицы. Оно сулит чудесный отдых и рыбалку в тихих, глухих краях за Вышним Волочком, километров за триста пятьдесят «с гаком» от Москвы.
Рыболов вздохнул. Он смотрит вслед женщине и думает: «Какая это, должно быть, вечная тоска, какая смертная скука — прожить столько лет и не увидеть, что такое ранние фиолетовые рассветы над рекой, не услышать пенья птиц в лесу перед восходом солнца и не узнать, какая радость держать на трепещущей удочке бурно упирающегося окунька».
В три часа подходит автобус, рыболовы усаживаются. Удочки уложены к стенке на заднее сиденье. Рюкзаки — у ног. Машина трогается в путь. Пока она выбирается из города на Ярославское шоссе, всмотримся в их \’лица, начнем знакомиться.
Видимо, старшиной в своей среде считают они высокого серебряного старика с ясными, искрящимися глазами и мальчишеским, свежим румянцем во всю щеку. Этому человеку пошел восьмой десяток весен, а тут совсем не кстати еще позавчера схватил подлый радикулит.
— Грелки, припарки разные жена приложила… Ну, думаю, пропал! Не еду… Однако ночью все как рукой сняло. И сегодня с утра я бегом за мотылем… А удочки уж давно ждут…
Рассказывая, он рассыпает по всему автобусу счастливый смех.
— Потому и сняло, что они ждали…— отвечает ему другой. Всего в компании пятнадцать стариков — ни одного моложе
шестидесяти. Это едут пенсионеры; автобус общества предоставлен им посреди недели, а в субботу и на воскресенье его хозяевами станет более молодое поколение, занятое в другие дни на работе. А сегодня тут — преподаватель географии в прошлом, и руководитель университетской кафедры физкультуры, и шофер… А остальные? Достаточно на минуту представить себе на плечах у них шинели, и отчетливо, без ошибки увидишь воинов, офицеров в отставке. Все — бывалые люди, много потрудившиеся и всего повидавшие на своем веку.
— Можно стать полковником в отставке, но ничто не в силах сделать тебя человеком в отставке! Ни годы, ни труды, ни дороги, ни припарки,— продолжает в углу сухопарый старичок с медно-красным лицом и торчащими во все стороны седыми перьями на голове.
Он очень напоминает выскочившего из котла и наполовину уже сваренного петуха, не желающего сдаваться. Жилы на его малиновой тонкой шее надуваются, а глаза мечут искры.
— Цицерон! — кивнув на него, предупреждает своего соседа, новичка в этой компании, бывший учитель географии. Он втянул голову в плечи и, окутанный шарфом, очень похож на птицу марабу.
— Мужчине столько лет, сколько его возлюбленной, так говорит поэт Илья Сельвинский,— поддерживая небезразличную и для него тему разговора, отзывается новичок.
Это сообщение производит довольно сильное впечатление. Четырнадцать стариков задумываются…
Чувствуя, что подкинутая им идея может завести слишком далеко, новичок бросает спасательный круг:
— А, поскольку наши возлюбленные — это рыбалка, весна, вечно молодая природа, что касается рыболовов, все ясно!
Он дружелюбно всматривается в лица незнакомых спутников. А те, в свою очередь исподволь поглядывая на него, прячут улыбку. Я чуть было не сказал, прячут улыбку в усы. Но тут представители нового, современного поколения стариков — они бреются. И обнаженные губы не только молодят их, они неожиданно раскрывают в каждом нечто интимное, непосредственное, не защищенное декоративными насаждениями.
Новичок видит перед собой волевых и даже упрямых, а порой и своевольных мужчин, умудренных опытом. Но, впрочем, сейчас они готовы превратиться в подростков и юношей. Должно быть, именно потому они и любят свои коллективные поездки на рыбалку.
Молодость души! Она — не только в воспоминаниях и волнующих легких снах. Иногда, это случается особенно часто весною, счастливая молодость готова и на яву посетить нас, не обращая внимания на седину.
Новичок рад, что попал в компанию, близкую по возрасту. Врач-терапевт по профессии, он долгие годы скрывал тайную страсть к уженью рыбы, как непростительное чудачество, которого следует стыдиться. Но однажды прочел в «Правде» под заголовком «Новый этап советского физкультурного движения» сообщение о постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР, где рекомендовалось развивать массовый народный рыболовный спорт. И решил больше не прятаться.
Автобус мчится по шоссе. Все реже задерживают потоки движения — машина тоже вырвалась на волю.
Город незаметно переходит в окраины. А окраины — в дачные поселки и деревни. Если раньше среди строгих линий и плоскостей асфальта, стекла и камня скупо радовали глаз посаженные вдоль улиц еще безлистные липы и островки скверов, то теперь уже выглядят островками скопления домов и холодные серые заводские стены с трубами среди моря деревьев и травы под широкими просторами неба…
Да, весна еще лишена зелени. Она еще не успела одеться и, голая, зябнет по ночам. Но мягкие очертания и блеклые краски леса, облаков, земли, кустов чем дальше от города, тем больше согреты внутренним теплом.
Старики в автобусе подолгу смотрят в окна. Журчащий ручеек разговора все чаще прерывается молчанием. Проходит час, второй… День неторопливо склоняется к вечеру.
***
По Той же дороге, туда же, на Вексу, идет «Победа» с тремя друзьями: Григорием Кузьмичом, Сергеем и Алексеем. Сергей — по профессии редактор, Алексей — поэт, Кузьмич — тоже литератор. Уже не первый год у них традиция весну встречать на речушке Вексе, в дни хода плотвы. Сейчас их мысли заняты тем же, что и у едущих в автобусе.
— Не рано ли? — спрашивает Алексей.
За окном проносятся бурые поля и лес с темно-зелеными метелками прошлогодней хвои на елях и соснах.
— Кто его знает… Пожалуй, едем вовремя. Уже вторую неделю теплынь,— ноткой надежды в голосе отзывается редактор.
— Завтра будем на месте день в день,— уверенно успокаивает Григорий Кузьмич.— Какая бы ни стояла погода, плотва начинает идти в Вексу из озера каждый год точно 28 апреля.
— Что же у нее — отрывной календарь? — усмехается редактор.
— Ты угадал! Из года в год я ловил ее в этот день… Однажды 28 апреля подул свирепый северяк, налетала метель, руки мерзли. А в другой год бывало, что 28 апреля стояла днем тропическая жара, мы оголялись до пояса и, лениво помахивая удочками, загорали, как греки,— вспоминает с улыбкой Григорий Кузьмич.
— И все же плотва шла на икромет точно в этот день.
— Чем же вы объясняете это мистическое число? — вмешивается Алексей.
— Мистику, мой дорогой, природа не признает — в ней все разумно.
— Ну, а каким же образом плотва разбирается в нашем календаре? — настаивает Сергей.
— Должно быть, чувствует длину светового дня…
— Не слишком ли тонко?
— Предложи другое объяснение…
Я ничего лучшего не нашел. Все трое задумываются. Гипотеза Григория Кузьмича выглядит заманчиво, но не очень убедительно. Трудно найти прямую связь между тем, как весной растет по секундам световой день, и сроками икромета — главную роль тут все же должна играть, по-видимому, температура.
Катит, шурша по асфальту и покачиваясь из стороны в сторону, автобус. Рыболовы разом вздрагивают и поворачиваются к окнам каждый раз, когда на пути показывается бывшая речушка,— нынче они сплошь обезображены. Это уже не речки, а темные, пахучие стоки сбросовых вод. От их светлой юности остались только звонкие имена: Яуза, Клязьма, Серебрянка…
— А ведь каким украшением пригородов можно было сделать эти речки! — говорит Михаил Дмитриевич.
В его добрых глазах загорается темный огонь печали и гнева.
— Перестать гадить в воду! Очистить дно! Засадить долины речек садами и парками! — подхватывают голоса стариков.— Какую рыбу можно развести!.. И у каждого встают в воображении картины прекрасного будущего.
Мчится по шоссе «Победа». Когда она миновала Пушкино, Алексей вспоминает:
— А ведь неподалеку отсюда речушке Серебрянке я был обязан тем, что стал рыболовом… и поэтом. В детстве, представьте, не испытывал никакого влечения ни к тому, ни к другому. Но однажды на берегу этой речушки — она тогда была очень поэтичной! — подсел, как все надоедливые мальчишки, к одинокому рыболову. Вот, думаю, чудак время убивает. Посидел мой рыболов и, должно быть, соскучился, решил домой идти, стал не торопясь вынимать удочку…
И что же? Уже на ходу за червем погнался окунек, ну и сел, бродяга, на крючок. Вынимает рыболов окуня, тот уже из воды показался, а в этот момент шасть за окунем щучка, схватила окунька и вылетела по инерции на берег. Очень сильное на меня впечатление это произвело, на всю жизнь. Вот оно — счастье удачи!
— У каждого из нас в детстве течет своя светлая река…— отозвался редактор.
***
— Воря!.. Глядите, Ворюпересекаем! Аксаковская любимица!— восклицает в автобусе молчавший до сих пор полковник, и его сжатые губы раздвигаются в улыбке, неожиданно очень мягкой, ребячливой, изобличая в характере неиссякаемую доброту, пронесенную через годы и войны.
И все в автобусе, переезжая через речушку, густо заросшую по берегам ольхой и тальником, мысленно поминают ласковым словом Аксакова. А неугомонный Цицерон с петушиной горячностью взрывается:
— Э-эх!.. Если бы поднялся сейчас Сергей Тимофеевич из земли и посмотрел бы на свою Ворю, что с нею, бедняжкой, сделали. Попросил бы, наверно, зарывайте меня, братцы, обратно…
И в самом деле, когда же, наконец, наши реки — нежные, израненные русские красавицы — найдут решительную защиту? Неужели еще не настала пора, чтобы народ, который с такой могучей хваткой и страстью строит, трудится, преобразует страну в победоносном стремлении к счастью, уделил своим рекам ту долю внимания и заботы, какую они давно от него ждут?
На 72-м километре «Победа» и автобус въезжают в Загорск.
— Прошлой весной тут все выглядело иначе,— говорит Григорий Кузьмич.— Поразительно, как быстро растут фабрично-заводские окраины вокруг Троицко-Сергиевской лавры. А в поза-позапрошлом году здесь и вовсе ничего похожего не было — кругом пустыри. Каждую весну я въезжаю совсем в другие, в новые пригороды!
Машины с рыболовами пересекают городок, с его старенькими домишками, садиками, монастырскими стенами, церковными колокольнями, новым домом культуры, новыми фабриками и заводами. Загорск нынче — это смесь нови со стариной. Как у старушки матери в старом доме рядом с иконами на стене появляются портреты сыновей — героев коммунистической семилетки, так рядом с Лаврой, бывшими купеческими лабазами и покосившимися домишками вырастают новые многоэтажные здания, кварталы заводских кор-нусов, детище комсомола — Парк культуры.
Машины вырвались из городка на шоссе, проложенное по древней дороге среди бескрайних лесов.
Шестьдесят пять километров от Загорска до Переславля-Залес-ского — красивейшая дорога в Подмосковье. Свободнб и широко легли вокруг холмы, покрытые лесом. Разлетелись голубые дали… Горизонты отступили на двенадцать-пятнадцать километров. Бегут навстречу поляны, овраги, изредка деревни и поля. И, как войска, веками стерегущие землю,— леса, леса, леса, сегодня они еще не проснулись после зимнего оцепенения.
Словно холсты, которые раскладывали в старину весной на земле крестьянки, белеют на склонах, обращенных к северу, лепешки последнего, ноздреватого снега. А на обнаженных полях пробивается молодая, робкая зелень, набирающая силу, омытая дождями и ночными заморозками.
Люди, завороженные первой весенней встречей с природой, умолкают.
Они въезжают в край неприкрашенной русской старины. Вот налево, на полянке в лесу, промелькнула кирпичная часовенка, некогда поставленная на месте, где одна из жен Ивана Грозного родила в пути сына.
Еще чуть дальше, за лесом, уже виднеется величавая гладь озера. А впереди на холме — застава и шлагбаум у въезда в Пере-славль.
***
За холмом внизу открывается глазам один из самых трогательных старинных русских городов, в его какой-го отроческой незащищенной красоте.
Трое друзей в «Победе» задумчиво смотрят на монастыри, на город и озеро.
Переславль, подобно Суздалю и Угличу, надо бы превратить целиком в город-музей, посвященный младенчеству России. А если уж ставить в нем новые фабричные здания, то отступя от заставы, не портя искусного ансамбля белых монастырских башен, стен и красавиц церковных колоколен — неповторимого произведения талантливых рук народа — художника, умельца строителя и мечтателя.
Машины спускаются с крутой горы в город — тут поворот налево на булыжное шоссе «местного значения», оно пойдет по-над берегом, оставляя слева склоны холма с монастырской стеной на яру.
А справа, за избами слободы,— водяной простор. И в малиновой дымке виднеется далекий берег на той стороне.
Вот она — колыбель великой мечты освободителей Руси и ее преобразователей — князя Александра Невского и юного Петра, тружеников и воинов, поднявших родину из невежественного рабства, которым были скованы ее дремавшие могучие силы,— по-старинному Клещино-озеро, по преданью переименованное Петром в Плещееве. Первое учебное море его морских кораблей.
К ближнему берегу ветром прибило иссиня-серые поля тающего льда и сала, окаймленные у береговой кромки светло-голубыми торосами. Зубчатые гребни торосов образовались, когда весенний шторм разломал лед и льдины под напором ветра налезали на берег и, кроша одна другую, громоздились дыбом. Так они застыли и стоят неправдоподобным кряжем со сверкающими шлемами над бурой землей — горят под лучами солнца холодным пламенем, упрямо напоминая об ушедшей зиме.
— А не зря Александр Невский, еще мальчонка Саша, шустро бегал здесь по перволедку и дергал на блесну щучек и окуньков! — вдруг заявил Григорий Кузьмич.
— Это потом пригодилось.
— Что ты хочешь сказать?— покосился Сергей.
— А ты бывал здесь на озере зимой? Помнишь полыньи, не замерзающие над теплыми ключами даже в самые свирепые морозы?.. Глубина над этими ключами — я мерил — метров во-семь-девять.
Теперь попробуй себе представить… Вот привел Александр свои полки в 1242 году на битву с псами-рыцарями к берегам Чудского озера. Почему он дал бой не на суше, а именно на льду? Так вот, Александр, как я подозреваю, первым делом позвал местных рыбачков. Скажите, други рыбачки, где у вас тут лед обычно к весне потоньше?
Как бывалый рыболов, он отлично знал: на русских озерах лед никогда не бывает ровным. К тому же, заметьте, дело было в апреле, когда ледок вообще становится предательским. Ну, и показали ему рыбачки теплое место. А дальше как было? Немцы пробились сквозь русские полки бронированной свиньей и погнали наших.
Те врассыпную и налегке бежать… А это Александр немцев заманивал. Да еще сам с легкой русской конницей налетел на них в затылок и поторапливал. Гнал, как говорят летописи, по льду с боем семь верст, а там рыцари, закованные в тяжелые латы, с ходу и ухнули дружно в теплом месте на дно… Теперь археологи собираются поднять их скелеты из ила в полных доспехах.
— Тебя послушать, так надо было в летописях выразить всенародную благодарность местным рыболовам и теплым ключам,— усмехнулся Сергей.
— А почему бы и нет! — живо отозвался Григорий Кузьмич.
— Наши озера и реки заслужили бесконечную народную благодарность. И, право же, принесут еще немало подарков. Вот, скажем, никто до сих пор не может сказать, почему вся рыба в Плещеевом озере необыкновенно приятна на вкус, даже пресную плотву и ту нельзя узнать…
— Ключи нарзана? Или целебный боржом бьет со дна? — с усмешкой спросил Алексей.
— Об этом скоро расскажут подводные охотники,— уклончиво ответил Григорий Кузьмич.
— А, кстати, не исключено, что они найдут и остатки кораблей Петра.
Вообще здесь оживает так много воспоминаний о рвущейся вперед светлой юности России, что хотелось бы сохранить это озеро, город, окрестные берега и для новой юности. Пусть молодежь возьмет озеро в свои руки! Разлетелись бы по нему белые паруса яхт, а зимой буеров…
Выехал на булыжное шоссе и автобус с пенсионерами. Сильный удар снизу подкинул седоков. Доктора пронизало такое чувство, будто он, подобно четвертому спутнику, отделяется от земли и летит в Космос.
А бывалые рыболовы заранее схватились за спинки сидений и поэтому сравнительно уцелели.
— Это только начало! — успокоительно предупредил сосед.
— Готовьтесь! Впереди еще тридцать один такой полет автобуса. До села Усолье — 36 мостиков. И каждый устроен остроумно: либо выше, либо ниже дороги на четверть метра. А мы едем на два километра ближе Усолья, на четыре мостика меньше…
Но за горбатую эту дорогу, видимо, взялись, наконец, всерьез. Дальше путники увидели новые глубокие осушительные кюветы и кучи щебня и гальки… Дорогу у нас дорогам! Хорошим дорогам!
С озера тянуло холодком.
Машины с москвичами пересекли речонку-ручей Язовку, она же зовется Крутень, и въехали в лес. Тут — зыбучий песок. Высокие золотые сосны и вырубки с мелколесьем. Дальше влево — сплошные леса и болота, уделы ягод и глухарей. Тихий край. Чащи, налитые терпким настоем гниющих мхов и смолы. Поляны, окруженные шорохом и шумом хвои, неумолчными, как шепот океанских волн.
«Победа», словно ладья ныряющая впереди по волнам песка, внезапно остановилась. Трое друзей застыли без слов.
Диво дивное! Перед ними спокойно стоит на дороге и в упор рассматривает машину молодой лось. Пробежала минута, пошла вторая. Красавец лось не двигается и не выражает ни гнева, ни страха.
Алексей не выдержал, выскочил на дорогу и замахал на лося рукой:
— О-го-го! — закричал радостно.
Лось с недоумением гордо поднял голову и не спеша пошел в молодой сосняк. Ветки сомкнулись за короной его рогов. «Как тучи, окутавшие солнце»,— подумал поэт. Ему показалось, что он слышал глубокое дыхание, вырывавшееся из ноздрей зверя.
Трое друзей оглянулись назад на тарахтенье. По дороге приближался автобус со стариками. Он кренился на ухабах и был похож на усталого канатоходца, раскачивающегося на проволоке.
Еще через четверть часа обе машины юркнули вправо, в заросли соснового мелколесья, и выехали к мосту. Вот она, наконец, Векса!
Чистая быстрая речушка эта выскакивает на свободу из Плещеева озера и пускается наутек на северо-запад, делая крутые повороты и излучины, словно белка-векша, скачущая по ветвям. Она мчится среди зарослей ольхи, березы и ельника в небольшое озеро Сомино.
Маленькая, бойкая белка — векша! Не от нее ли берет начало затерянный корень названия речки Векса? А может быть, его надо искать в языке угро-финских племен? И, кто знает, бурная, порожистая Вуокса на Карельском перешейке не родная ли сестра нашей вечно юной Вексы?.. Вуокси по-фински означает также прилив.
Рыболовы спешились и молча стоят на мосту и у берега. Они смотрят на бегущую воду, как глядят в лицо любимой после долгой разлуки.