..Нас было двое: я и мой товарищ по рыбалке — пожилой летчик гражданской авиации, небольшого роста, с широким русским лицом и тронутыми сединой висками.
Ночь была хороша. В чистом небе светила полная луна, прибрежные заросли от ее света казались таинственными и сказочными. Ласково журчала на перекатах горной речушки темная вода. Легкий ночной ветерок пьянил густым ароматом расцветающей черемухи. Где-то на другой стороне речки в тайге тоскливо, монотонно кричал удод, словно жалуясь на свое одиночество…
— Скучная птица,— проговорил летчик, помешивая в котелке над костром деревянной ложкой — очень скучная…— повторил он и нахмурился, словно вспомнив что-то не очень приятное.
Заливисто, тонко вдруг зазвенел колокольчик на одной из донных удочек.
— Есть! — крикнул летчик. Он бросил ложку и с завидной для его возраста легкостью побежал к реке. Я бросился следом.
Мой товарищ схватил удилище и сделал подсечку. Леска заходила из стороны в сторону.
— Ага, голубчик, попался! — торжествующе приговаривал летчик, вываживая на отмель отчаянно сопротивляющуюся рыбу,— не уйдешь, милый, не уйдешь…
Точными и энергичными движениями он подвел рыбу к берегу и ловко выбросил ее на камни.
— Вот… Наконец-то! Давно за ним охочусь,— сказал он и погладил скользкий пятнистый бок тайменя.
— Он меня, поросенок этакий, единственного крючка лишил однажды.
— Как, этот самый?
— Нет, конечно, не этот, но все равно из их братии. Все собирался рассказать тебе про тот случай. И расскажу. Только давай сначала ушицы поедим.
…Помню, как сейчас,— начал свой рассказ Александр Петрович,— этот весенний день, теплый, но не жаркий. Было начало мая, и в воздухе чувствовалась еще весенняя прелая сырость. В тот день готовились мы патрулировать над тайгой для обнаружения пожара. И вот, когда предварительная подготовка была закончена, подошел ко мне наш старейший техник (сейчас он уже на пенсии), «батя» Елисеев, и сказал:
— А какие крючки я сегодня приобрел, пальчики оближешь… Я рассмеялся. Любил я этого старого техника, хотя и не понимал в то время его удивительной рыболовной страсти.
— Хотите, подарю вам? — предложил он.
— Спасибо, «батя», очень тронут, но… Он не дал мне договорить.
— Не отказывайтесь! Все равно рано или поздно вы будете удить. По глазам вижу, чувствуется в вас природный рыбак. И я немоту отказать себе в удовольствии подарить вам настоящую снасть.
С этими словами он отвернул борт моей кожанки и под смех окружающих прицепил к ее подкладке новенький кованый крючок.
…Ночь была как ночь: тихая, лунная и, следовательно, красивая. Я прошел уже половину маршрута, когда почувствовал сильную тряску двигателя: обороты быстро падали. «Сломалась полость винта»,— молнией пронизала мой мозг страшная мысль. Планировать было некуда — под крылом темнела тайга и я, доложив на аэродром обстановку, покинул самолет…
В следующую секунду я уже висел между небом и землей. Надо мной светила все та же полная луна, но теперь уже далеко не такая красивая, а подо мной смутно проглядывалась бескрайняя Уссурийская тайга. Внизу — ни огонька. Только в северном направлении на мгновение вспыхнуло зарево: сгорел мой самолет.
Приземление было не очень удачным. Я шлепнулся о какое-то гнилое дерево и, вставая, почувствовал боль в правой ноге. «Этого еще недоставало», — огорчился я, потирая ушибленное колено.
Затем, сдернув зацепившийся за сук купол парашюта, я сел на? гнилушку и стал раздумывать: как быть? Прежде всего я проверил содержимое моих карманов: портсигар с шестью папиросами, полкоробка спичек, носовой платок и складной нож. В боковом кармане куртки, кроме партийного билета и удостоверения личности, лежали капроновая расческа и двадцать-пять рублей.
Я закурил\’, осмотрелся, но ничего примечательного не увидел в тесном сплетении кустов дикого винограда и лимонника. Решил заночевать, стал собирать валежник, и через несколько минут под одним из гигантов кедров уже весело потрескивал костер. Закутавшись в парашютный шелк, я лежал у огня, думая о своем необыкновенном положении, и даже не пытался уснуть…
Думаю, что не надо говорить о тех трудностях, которые перенес я, шагая день заднем по тайге. Я шел к самолету. Ушибленная нога ныла. Желудок, казалось, ссохся.
Пробовал я есть молодые еловые шишечки. Скажу прямо, пища1 не слишком вкусная, да и сил она не восстанавливала. Всякий раз на привалах я разводил большие костры, зная, что меня ищут. Однажды совсем рядом пролетел самолет, но я не успел развести костер, и меня не заметили.
На четвертый день я вышел к маленькому ручейку. Он весела журчал между камней, извиваясь в густом кустарнике. Ручеек был мал, всего с метр шириною, но я ему обрадовался, как. другу.
Я напился свежей, холодящей зубы воды и пошел вдоль русла в надежде, что рано или поздно он выведет меня к большой речке,, а та — к людям. Ручеек делался все шире и шире и к вечеру привел меня к другому, широкому, ручью. Здесь я встретил свою пятую-голодную ночь.
Я подолгу прислушивался, не летит ли самолет, ищущий меня, но тщетно: лишь ветер шелестел макушками кедроз да вскрикиват удод, вот так же монотонно и тоскливо.
Проснувшись на следующий день, я некоторое время лежал на парашюте и удивлялся тому, что до сих пор еще не растратил всех сил.
Кряхтя и охая, я поднялся, кое-как раздул костер. Затем подошел к ручью, с сожалением посмотрел на отраженное в воде худое, бородатое, измученное лицо. И вдруг увидел, что улыбаюсь. В прозрачной воде мелькнула на дне стая небольших рыбок. Как это мне сразу не пришло в голову, что тут может быть рыба! Дрожащими руками я стал спешно оборудовать рыболовную снасть. Сделал из куска шелкового полотнища кулек, натянул его на дугу из ореховой ветки и начал охотиться за рыбой…
Вода была холодная, ноги сводила судорога, а рыба каким-то образом всякий раз обходила мое примитивное сооружение. Наконец замерзший и упавший духом, я бросил свою снасть и вылез на берег. У костра я снял подмоченную кожанку и начал сушить ее. И тут взгляд мой остановился на вороненой стали воткнутого в подкладку маленького крючка… Удочка была изготовлена в несколько мину?* лесой послужила нитка из парашютной стропы, а удилищем — .длинный ореховый прут.
В поисках червей я полез под черемуховый куст, но там лежала огромная темно-коричневая змея. Она грациозно подняла голову и так выразительно на меня посмотрела, что я отпрянул в испуге. И не сразу сообразил, что это большой, но совершенно безобидный приморский полоз. Червей я нашел под другой черемухой — толстых, длинных, черных и отвратительных. Переборов омерзительное чувство, я взял одного из них и неумело наживил на крючок.
Несколько раз я забрасывал удочку, с надеждой и волнением следя за плывущим по течению поплавком, но безуспешно. Только на седьмой или восьмой попытке поплавок вздрогнул и моментально погрузился в воду. Сердце мое екнуло. Рука машинально дернула увесистое древко, и через мою голову, сверкнув серебристой чешуей, перелетела небольшая рыбка.
Я бросился на свою добычу и едва не выдавил у нее внутренности — так сильно сжал ее руками. Быстро очистив рыбку, я «слегка поджарил ее на костре и моментально съел вместе с костями. Она была несоленая, непрожаренная, но такая вкусная! Точно так я поступил и со второй, и с третьей, пока не насытился. Любовно смотав удочку, я подложил ее к себе под голову, словно ее могли украсть, и, завернувшись в шелк,уснул крепким сном измученного, но сытого человека.
Сон длился остаток дня и всю ночь. Проснулся я значительно посвежевшим, окрепшим и первым долгом вспомнил про удочку. ««На зорьке — самый клев»,— всегда говорил «батя» Елисеев.
Где-то там, откуда бежал этот накормивший меня ручей, полыхала яркая заря. Над водой струился легкий пар. Первый луч солнца скользнул по верхушкам огромных кедров. Радуясь солнцу, запели птицы, засвистели, защелкали на все лады. В каждом деревце, в каждом кустике и травинке с приходом солнца просыпались их жизненные соки, растения как бы распрямлялись и тянулись к могучему источнику тепла и света с одним желанием: жить, жить, жить… Я медленно раскручивал удочку, стоя на камне и собираясь ловить рыбу на завтрак, как вдруг услыхал шорох. Метрах в пятидесяти ниже из кустов к ручью вышел зверь. Это был изюбрь. Когда он напился, я тихонько свистнул. И сейчас же до меня донесся треск валежника.
Как рыболов я совершенствовался быстро. Очень скоро мне стало ясно, что надо маскироваться, и я начал ловить из-за куста. Когда были пойманы рыбки и на завтрак и на обед, я решил смотать удочку, но ее сильно потянуло у меня из рук. На камне я удержался и удочку не выпустил, но опасность лишиться единственного крючка нависла надо мной: на крючке сидела очень крупная рыбина.
Она металась из стороны в сторону, до звона натягивая лесу. И я тянул и тянул к себе. У самого берега рыба выскочила из воды, сверкнула пятнистым телом. Леска лопнула, я по инерции больно ударился о камни. С тех пор затаил я злобу на тайменя, который лишил меня в такой неподходящий момент единственного крючка… Вот, собственно, и вся история,— закончил свой рассказ летчик.
— Ну, а как же ты выбрался из тайги? — невольно спросил я.
— Нашли меня через сутки геологи. Им по радиостанциям сообщили об аварии.