Маленькие язычки пламени перебегают по углям. Серая ленточка дыма плавно плывет и исчезает вверху в красных от костра пушистых сосновых лапах. Звенящая тишина душной июльской ночи иногда прерывается мягким всплеском рыбы или тихим потрескиванием углей. Все напоено ароматом смолы и цветущих трав. Бархатное небо, еще светлое там, где недавно бушевал пожар зари, отражается бусинками звезд в Истре. Далеко-далеко,где-то за Каты-шом, над полоской лесного горизонта яркой белой звездой восходит спутник — символ мечты…
Я лежу на душистой охапке сена, смотрю в таинственное небо, а мечты голубым туманом ползут от остывающей воды, окутывают берег, сосны, все вокруг…
Встретились мы случайно на улице, долго обнимались и хлопали друг друга по плечу, расспрашивали о делах, вспоминали молодость.
Шутка ли, не виделись пятнадцать лет.
Ровно пятнадцать лет назад, мы, молодые инженеры, окончив институт и недавно купившие себе квартиры в лукино г. Балашиха, разъезжались по стройкам страны…
«Я уже три года как вернулся в Москву — рокотал басом «Володька»…— Сын в школу пошел. А помнишь…» — и прохожие невольно улыбались, оглядываясь на нас. «Помнишь, как рыбачили на Истре? А как я в лодке посреди плеса ночевал, спасаясь от комаров, и как вывалился среди ночи?»
— Ну, а ты как? Рыбачишь? — спросил он меня и огорчился, когда услышал отрицательный ответ.
— Ты не оправдывайся, что времени нет, давай тряхнем стариной, сходим на рыбалку, ну хоть на… Москву-реку?
— Я расхохотался: какая там рыба?!
— Да ты не смейся,— обиделся он.
— Сразу видно, ничего не знаешь! В Ленинграде бывал? Видал, как там рыболовы в Неве в городе рыбу ловят?
Вышел из дому после работы и лови себе на здоровье под собственными окнами. А чем мы, москвичи, хуже? Развели рыбу, да еще какую… Нет,— сказал он, на миг задумавшись,— давай-ка лучше мы под выходной махнем по старой памяти на Истру! Идет? Снасти я тебе возьму…
— А где же удочки? — был мой первый вопрос к приятелю, когда мы встретились в просторном зале ожидания автостанции «Рыболов-спортсмен», где шумела и бурлила, входя й выходя, армия рыболовов.
— Не спеши, все узнаешь,— ответил он, многозначительно улыбаясь и похлопывая по маленькому чемоданчику, который держал в руках.
— Начинается посадка рыболовов на автоэкспресс «Москва — Истринское водохранилище»,— объявил по радио диктор. Мы заспешили к выходу…
Автобус, выехав из Москвы, мчался по широкому бетонному шоссе, разбрызгивая по сторонам лужи, оставшиеся после недавно прошедшей грозы. Огромная арка радуги повисла семицветным мостом над умытым Подмосковьем.
Строгие линии лесопосадок, разрезая поля на четкие квадраты, убегали от шоссе к горизонту; мелькали чистенькие домики небольших поселков, новые водоемы, на берегах которых уже готовились к вечерней заре рыболовы. Вдруг надвинулась громада Крюкова — города-спутника Москвы.
Город кончился неожиданно, и сразу же за последними зданиями начался хвойный лес. Он мчался навстречу автобусу и то отступал от шоссе, освобождая поляны для полей и поселков, то вновь надвигался к дороге…
Мелькнула стрелка указателя, поворот на более узкую дорогу, и вскоре мы подкатили к красивому зданию в парке. Светлая громада его контрастно выделялась на темной зелени деревьев. На фронтоне надпись «Дворец рыболова», а сбоку у входа таблички «Ихтиологический музей Истринского водохранилища», «Научно-исследовательский институт спортивного рыболовства», «Рыбораз-водная станция».
— Ну, хоть здесь и интересно, а нам надо к диспетчеру скорей, — сказал Владимир, и мы пошли по аллее к берегу туда, где сквозь деревья парка блестела вода. Берега я не узнал. Когда-то здесь стоял маленький сарай с веслами, сиротливо лежали старые лодки. У бортов их пробивались чахлые кустики запыленной травы. Земля была потрескавшаяся, утрамбованная сотнями ног рыболовов. Л сейчас парковый лес, заросли кустов, клумбы, цветы. На берегу был сделан бетонный причал, его широкие ступени вели к воде, на которой покачивались десятки небольших чистеньких глиссеров.
Справа стояло легкое здание из стекла и пластмассы, на плоской крыше которого торчало странное сооружение, похожее на телевизионную мачту. У дома и на дорожках между газонами, на скамейках много рыболовов. То и дело из репродукторов раздавались слова команды и какие-то цифры, и очередной глиссер отходил от пристани. Это и была диспетчерская… «482—45—71. Можете отходить»,— донеслось из репродукторов. «Это нам»,— сказал Владимир, и мы пошли на причал.
— Ага, вот и наша шхуна,— и он показал на глиссер, на борту которого была яркая надпись «№ 45 Рыболов-спортсмен».
Положив в багажник чемодан, он подошел к какой-то будке, стоявшей здесь же на пристанях. На стенке будки была кнопка, микрофон и дверца небольшого шкафчика. Нажав кнопку, Володя сказал «71». Подождав немного, он открыл дверцу и достал вначале бидон, потом несколько пакетов.
— Ну вот мы и с насадкой,— обратился он ко мне и объяснил:— Понимаешь, 482 — это наша очередь. Об этом я узнал еще в автобусе, когда шофер связывался по радио с диспетчером и заказывал нам глиссер и наживку. 45 — номер глиссера, а 71 — это то, на что мы собираемся ловить. Я заказал малька, червя и комплект новых насадок, разработанных специальной лабораторией. Ну, а теперь поехали…
Отчалив от причала, мы пошли в сторону Пятницы… Широкие волны убегали к лесистым берегам. Острый нос глиссера резал зеленое зеркало воды, на котором иногда попадались буйки с табличками «Просьба рыбу не ловить. Кормушка».
Вдруг щелчок: включился радиоавтомат: «4821 Напоминаю, вам отводится сектор 16, как вы и просили. Погода заказана, счастливой рыбалки!»
— Это с диспетчерской,— пояснил Володя, сверяясь с картой, и пошутил, увидя показавшийся из-за поворота Катыш: — Угодья подводных охотников.
Им Катыш на «растерзание» отдали, а они нас, рыболовов, теперь туда не пускают, наверное, боятся, что мы им воду намутим или ьа удочки их переловим,— и он кивнул на плес, уходящий впразс от водоема.— Одному рыболову-кружоч-нику, не знавшему, что это их зона, они нечаянно на кружках всех живцов перестреляли…
Подходим к берегу.
Вот и 16-й сектор — наш старый знакомый. Ярко-зеленая поляна с куртинами солнечного лютика переходила в мелководье, те же острова плавучих водорослей, заросли хвоща и осоки на отмели, пет только старого катера, который белел на берегу, как пьедестал не воздвигнутого еще памятника рыболовам.
Стройными рядами стояли высокие сосны лесозащитной полосы, поблескивая на солнце золотом своих стволов. На маленькой полянке в глубине леса белела палатка, а рядом — рогульки кострища с аккуратно сложенной поленницей дров. Владимир достал из багажника котелок, топор и другие необходимые для бивуака вещи…
— Ну, а теперь разевай рот и удивляйся,— сказал он, улыбаясь, когда мы приготовили стоянку и подошли к глиссеру с тем, чтобы поехать наловить рыбы на вечернюю уху. Из багажника появился знакомый желтый чемоданчик. Володя вынул из него какие-то пластмассовые цилиндры величиной с охотничий патрон каждый и начал их растягивать. На моих глазах они превращались в превосходные легкие удилища. «Складные»,— догадался я.
— Какая длина вас устраивает? — шутливо-угодливо спросил он и добавил: — Я думаю трех метров хватит? Ну, а если мало, прибавите сами!
Потом, повозившись с кончиком удочки, он начал вытягивать из него лесу, настолько тонкую, что ее было видно только тогда, когда на ней отблескивало садящееся солнце. Достав из чемодана легкий поплавок с зажимом на конце, он отмерил отпуск и защемил поплавком лесу.
— А вместо крючка — вот,— и он показал на маленький шарик, которым кончалась леса. Он был сделан из материала, напоминавшего резину, и состоял из двух половинок-полушариев, плотно прижатых друг к другу. Разжав шар, Владимир вставил в паз червяка.
— При подсечке,— объяснил мой друг,— шар автоматически раздувается и заполняет ротовую полость, не позволяя рыбе выплюнуть наживку или закрыть рот. С таким раздутым ртом ее и вытаскивают на берег. Сходы реже, да и менее болезненны для рыбы, которая рвала раньше себе губу о крючок. А вот еще один оригинальный прибор,— сказал, увлекаясь ролью лектора, Володя и достал ящичек с привязанным к нему длинным тросиком.
— Еще очень давно,— с пафосом начал он,— люди установили, что рыба слышит — осязает звуковые волны.
Потом узнали, что она и говорит. С помощью гидрофонов подслушали «голоса» рыб. Оказалось, что каждая порода рыб имеет свою особую речь, «работает на своей частоте», как говорят радиотехники, но даже звуки рыб одной породы разные: когда рыба кормится, они одни, когда скрывается от опасности — другие, когда нерестится — третьи и т. д.
Используя это, радиоинженеры-рыболовы в содружестве с ихтиологами создали этот прибор,— и Владимир показал на ящичек,— который назвали «Радиоприкорм». Он состоит из радиопередатчика, излучающего в воду вокруг себя звуки, в точности похожие на те, которые издают рыбы во время кормежки. Своим излучением он приманивает проплывающих мимо рыб той породы, на которую настроена его шкала.—Ну, а рыболов должен не зевать…
Но эти аппараты можно использовать не только для промыслового и спортивного рыболовства. Ими сейчас оборудуются кормушки рыб, а главное — нерестилища. Они созывают в подготовленные для нереста места определенную породу рыб и отпугивают сигналами опасности другие породы, которые приплывают, чтобы полакомиться икрой.
Эти нерестовые зоны сохраняются до тех пор, пока мальки не станут самостоятельными, способными скрываться от хищников… А сейчас проводятся опыты над тем, чтобы заставить рыбу нереститься не один раз в году, а два-три раза. И наверняка заставят! Да что ж это я, совсем зафилософствовался,— спохватился Володя,— так мы и на уху не наловим,— и полез в глиссер. Я последовал его примеру.
Отъехав метров десять от берега, мы остановились. Стрелка глубомера на щите управления глиссера показывала 2,5 метра. Владимир взял «Радиоприкорм», поставил рычажок на шкале против надписи «Окунь» и тихо спустил его за борт на тросике.
— Без якоря простоим,— шепотом сказал он и качал разматывать удочку.
Зажав червяка, он по традиции плюнул на него, закинул удочку к краю островка плавучих водорослей и, не отводя взгляда от поплавка, начал тихо, на цыпочках отступать на корму глиссера. Зацепившись за что-то и загремев, он шепотом чертыхнулся и, наконец, устроился, как хотел.
Глаза его округлились и стали похожи на глаза кота, караулящего у норки мышь. В этот момент он был похож на того азартного Володьку, с которым мы когда-то приезжали сюда на рыбалку. Я замешкался и тихо возился, осваивая новую снасть. Наконец, устроив в зажиме червяка, я вылез крадучись на кос глиссера и тоже закинул свою удочку.
Минуты — три стояла полная тишина, только было слышно, как тихо сопит за моей спиной Владимир да звенят над головой комары-толкунцы.«Успеем ли наловить рыбы»,—с тревогой думал я, поглядывая на садящееся солнце. Вдруг глиссер качнулся, раздался всплеск, и, оглянувшись, я увидел, как мой приятель, высоко подняв удилище, водит на кругах рыбу. Короткая борьба кончилась в его пользу, и черный полосатый горбач запрыгал по дну лодки. Клюнуло и у меня. И тут качалось.
Я подумал, что «Радиоприкорм» созвал всех окуней Истринского водохранилища к нам — такой был клев. Окуни брали ожесточенно, с ходу, не давая погрузиться насадке. Мы, словно помолодевшие от азарта, быстро вдевали червя, и наши удочки вновь мелькали, подводя рыбу к борту. Мы бросали ее прямо на дно глиссера, забыв про садок, а мелочь выпускали обратно, и вновь мелькали удочки, подводя рыбу к борту. Но так продолжалось недолго. Лицо Владимира приняло вдруг строгое выражение, и он сказал:
— Стоп! Кончай ловить! Теперь хватит не только на уху и на жарево, но и с собой взять останется.
И действительно, дно глиссера было живописно усеяно пестрыми красавцами. Одни вяло шевелили жабрами, другие еще бодро прыгали, смачно шлепая по стланям. Мы быстро собрали рыбу в садок и поехали к берегу.
Пока развели костер и почистили рыбу, совсем стемнело… Клокотала кипящая уха, стреляли головешки, разбрасывая искры по сторонам. Владимир налаживал пневматический спуск спиннинга, похожего на длинный пистолет с пружинами-амортизаторами под стволом, и рассказывал о путях, которыми развивалось спортивное рыболовство эти пятнадцать лет.
— Ты заметил,— говорил он, что рыбы не только не убавилось, а стало намного больше.
А думаешь, мы к такому богатству сразу пришли? Нет. Ведь рыба, как и любая живность, ухода требует. Ее вырастить надо, выкормить, а потом уж ловить. Это сейчас одну рыбку выловят, а пять запустят. А раньше, сам, наверное, помнишь, не то что кормить — дышать ей не давали. Глушили взрывчаткой, острогой калечили разные хищники; травили нечистотами предприятий, вылавливали неводами в нерест. Да и сами-то спортсмены не думали о завтрашнем дне.
Зимой на мормышку вылавливали килограммами кедомерку-бибику, а потом жаловались, что рыбы нет. Лес по берегам вырубали, а от этого мелели реки. А на браконьеров сквозь пальцы смотрели, мол, моя хата с краю. Вот и ездили под выходной за сто-двести километров, жгли бензин да машины карежили. Пятнадцать часов в дороге тряслись, а три часа ловили, да и то хорошо, если не пустые возвращались. Какой это был отдых? А под городом, рядом, водоемы истерзанные стояли, смотреть было больно.
Это уж потом, когда у всех до сознания дошло, что без рыбы останемся, начали следить да ухаживать. Стали воскресники устраивать по очистке водоемов, деревца сажать на берегах, мальки запускать. Ну, а рыба, она благодарная, за внимание отплатила — только лови. А не возьмись рыболовы-спортсмены за голову, так сегодня мы с тобой не на Истру бы поехали, а на вертолете к черту на рога полетели бы рыбачить. А ведь могли бы мы почти все, что ты сегодня видел, еще тогда иметь! Вот так-то! — Володя отложил в сторону спиннинг и начал подкидывать дрова в костер…
Я лежу у угасающего костра. Седой пепел покрыл угли и иногда, отрываясь, уплывает вверх к позолоченным восходящим солнцем верхушкам сосен. Начинается новый день — «Завтра». И я знаю, он никогда не сотрется в памяти моей, потому что дни, проведенные на рыбалке, остаются подарком на память от природы на всю жизнь.