Сергей Васильевич задолго до зари поднимал меня возгласом: «Пора на язей!». Я неохотно продирал глаза, и вскоре мы выходили с удочками на пустынные сельские улицы.
— Шевелись!—торопил Сергей Васильевич. — На зорьке отличный клев!
На берегу реки из ракушек и глины мы готовили приваду. Я подносил «материал», а мой друг дробил моллюсков большим свинцовым грузилом. Я не мог спокойно смотреть на его работу и отходил в сторону.
— Подпираешь небосвод, бездельник, — сердился Сергей Василеьвич.
— Принеси глины.
Я приносил.
—Что же ты притащил? Нужна коричневая глина, а не песчанистая…
Я вновь отправлялся к обрывистому берегу.
— Принимай коричневую. С пуд будет.
— Понимаешь ли, — объяснял мне Сергей Васильевич, геолог по профессии, — песчаные частицы размоет сразу же течением…
Из глины, заправленной истолченными моллюсками, мы лепили шары величиной с кулак и переносили их в лодку. Сергей Васильевич, которому очень нравится советский фарфор сам выбирал омут. Я греб, а он выкидывал эти «глубинные бомбы» в воду. Сергей Васильевич уверял, что «излучения» от наших шаров неотразимо должны привлекать язей. На крючки мы надевали кусочки моллюсков.
— Отличная насадка для крупного язя, — неутомимо повторял мой друг. Но рыба не ловилась. Мы выбирали все новые и новые места, а результаты оставались прежними.
Однажды мимо нас проплыл парень на челне. Он поднялся немного выше, чтобы не мешать нам, и стал на якорь. Некоторое время он сидел не двигаясь. Потом посмотрел на закатное солнце и ловко забросил донку с мотовильцами. В этот момент я подумал о превосходстве нашей снасти.
С помощью катушек мы забрасывали насадку метров на тридцать: язь чуток, к лодке близко не подходит. А наживка, закинутая парнем, лежала где-то неподалеку от нашей плоскодонки, а может, под ней… Вдруг незнакомец широко взмахнул удилищем.
— Засек! — вскрикнул Сергей Васильевич, сорвал очки и подался вперед.
С этого и началось: незнакомец принялся «вынимать» из-под нашей плоскодонки одного язя за другим!
В тот же вечер мы подсели к костру Антона — так звали этого рыболова. Он хлопотал у костра: помешивал уху, подкла-дывал хвороста. Из-под темных бровей поглядывали то на меня, то на моего друга светло-серые с лукавинкой глаза.
Накрапывал дождь. Заметив, что у Антона нет плаща, Сергей Васильевич предложил ему брезентовое полотнище. Антон посмотрел на небо, махнул рукой:
— Э, да чего там! Не такие дождики мочили, и жар донимал, и ветер обдувал.
Обойдусь, — сказал он, застегивая пуговицы на ватной куртке. Из-под куртки выглядывала полосатая матросская тельняшка. Его загрубелые руки и кожа на лице были темны от загара. Конечно, говорили о крючках, о повадках рыб. Мы углублялись в науку, милую сердцу всякого, кто владеет удочкой.
Я бросил взгляд на снасть Антона. Она лежала под кустом тальника вместе с нашими донками. Увидев кривое, сучковатое удилище из лещины и грубую лесу, я почувствовал неловкость. Наши складные удилища с катушками на шариковых подшипниках, блестевшие никелем и лаком, рядом со снастью Антона выглядели печально…
Антон взял одно из удилищ, покрутил барабан катушки, прислушиваясь к звонкому щелканью. И тогда я увидел другого Антона: в его больших серых глазах светилось неподдельное любопытство и наивное восхищение.
Тут Сергей Васильевич не выдержал и спросил прямо:
— Скажи-ка, Антон, почему к тебе язь идет, а нас обходит? На какую насадку ловишь? Как места узнаешь?
Антон сдвинул кепку на затылок, словно она мешала ему рассмотреть нас повнимательнее. Он по-стариковски важно покашлял.
— Ловлю на ракушку, а место по берегу узнаю.— Он показал туда, где мы ловили.
— Вон камень, видите?
Теперь только я заметил, что на берегу, нависая широким карнизом, обнажен слой крепкого песчаника. Обломки его лежали у самой воды и, вероятно, были и на дне реки.
— Вижу, — ответил Сергей Васильевич.
— В таких местах язь и поселяется, за камнем отдыхает, за ним и прячется, подстерегая пескаря. Не ко мне идет язь, а к пескарю. А вы язей стороной обошли — кормой ниже стали, а надо бы выше…
Сергей Васильевич внимательно слушал и одобрительно кивал головой. А я, признаюсь, не все понял. Почему же Антон ловил, а мы — нет?
— Дачниками будете? — неожиданно спросил Антон. Он посмотрел на нашу плоскодонку, словно что-то обдумывай.— Э, да разве это место.— И вдруг добавил: — Я знаю другое: вот это — место! А язи там… Завтра покажу.
Заревой холодок стоял над гладью Десны. То и дело вскидывался лещ, играя в подернутой багрянцем воде.
Мы едва поспевали за юрким челноком Антона. Вскоре поравнялись и поплыли рядом.
— Вот быстрина! И глубина есть! Может быть, здесь ловить попробуем? — вдруг предложил Сергей Васильевич.
— А ежели нет рыбы на твоей быстрине-глубине? Что тогда?— спросил Антон, едко взглянув на моего друга.
— Приваду положим. Язь почует, подойдет. Парень скривил губы:
— Жди, подойдет,— отрезал он.— Лучше к нему пожаловать. Всякий знает: «Быстрина, глубина, привада». А где язь стоит? Поди-ка узнай.
Сергей Васильевич налег на весла.
Временами течение вплотную прижимало нас к подмытому, обрывистому берегу. Кое-где в обрыве были круглые глубокие дыры. Из них иногда пугливо вылетали береговые ласточки.
Внезапно сквозь поемные заросли на левом берегу проглянуло солнце. Густой ивняк запылал ослепительным костром.
Антон внимательно всматривался в берег. Он .подгребал к обрывистым уступам, вглядывался в них. Мы покорно плыли рядом. Наконец причалили. Антон подошел к обрыву осмотрел черную, глину у самой воды и остановился возле грядки галечника. Я невольно проследил: пласт гальки залегал на уровне наших глаз, а в пятнадцати метрах, ниже по течению, погружался в воду. Берег там изогнулся дугой, и встречное течение образовало водоворот, а под ним — глубокую яму.
Я догадывался, что Антон выбирает место ловли по особенностям берега.
Мы подошли к Антону.
— Погляди-ка, куда камень пошел? — начал Антон, обращаясь к Сергею Васильевичу, и повел рукой в сторону галечников.— Там и язь стоит, и другая рыба должна быть,— заключил он.
— Почему?
Антон охотно объяснил:
— Видишь, какое дело, язь пуще всего любит держаться на глиняном и хрящеватом дне. Вон — смотри: глина и галька в самый омут ушли, они нд дне рассыпаны, вот язь и толчется возле них. Смекать надо.
Сергей Васильевич? задумался.
— Ну, чего думаешь? Становись вон там,— показал Антон в середину омута,— и бросай якорь. Самое время язей вынимать.
Но Сергей Васильевич не слушал его. Он стал рассматривать гальку, тщательно сдувая с нее пыль, затем принялся разглядывать песчинки через лупу, выковырил из глины кусок торфа, понюхал его,— словом, сел на своего конька. Когда Сергей Васильевич попробовал языком, липнет ли глина, Антон заметил:
— Хороша для привады. Этого добра бери сколько хочешь.
Сергей Васильевич сосредоточенно разминал пальцами глину. Антону пришлась по вкусу такая любознательность, он продолжал:— Глина эта на дне омута была, а песок,— Антон показал на слой повыше,— под главной струей ложился. А эти вот,— он ткнул пальцем в глину с прослойкой торфа,— болотные. Вот и смекай: вначале здесь омут был, потом перекат с быстринкой, после река подалась в сторону,— стало озеро. Заросло, превратилось в болото: известное дело, где торф водится. А теперь Десна здесь…
Умение Антона читать прошлое реки немало удивило меня. Я переглянулся с Сергеем Васильевичем.
— Отличный анализ речных осадков,— подтвердил он, рассматривая в лупу пятнистую гальку.
— Двухслюдистый гранит — каменский.
Антон пристально посмотрел на Сергея Васильевича:
— Из Каменки, говоришь. Вот, узнал-таки.
— А вот и Днепровский гранит! — обрадованно ахнул Сергей Васильевич.
И пошло: Антон подавал голыши, а Сергей Васильевич определял их: «Кварцит, песчаник, известняк»…
Далее следовали названия, которые можно отыскать лишь в геологических справочниках. Антон, как эхо, вторил Сергею Васильевичу. Мы упускали драгоценное время утреннего клева.
— Не пора ли нам на ловлю…— заикнулся я.
— Успеется,— сказал Антон. Сергей Васильевич промолчал.
Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Мне захотелось забросить насадку в середину омута. Незаметно от Антона я подмигнул Сергею Васильевичу и показал на часы. Он отвернулся, зачерпнул горсть песку\’и показал Антону какие-то оливково-зеленые кристаллики, среди зерен кварца.
Затем разговор коснулся раковин моллюсков. С виду створки раковин были одинаковы. Но Антон сумел убедить Сергея Васильевича в том, что одна из раковин жила на течении, а не в заводи, потому что была тяжелей, массивней.
Я смотрел на реку и видел, как сшибаются и расходятся струи воды, как они внезапно вырываются откуда-то со дна и, вращаясь, становятся то густо-черными, то прозрачно-желтыми, пронизанные солнечным светом. В журчащих воронках на поверхности водоворота, в клочьях пены на гребне волны, чудились мне всплески рыб.
До моего слуха доносился разноголосый шум струящейся воды, ее мягкий говорок, воркованье и переливчатое журчание. Мысленно я .вываживал тяжелую рыбу, ощущал ее тугие рывки, переживал рыболовную удачу..
Но Сергей Васильевич, поклонник донки, даже не глядел на реку.
Антон, целя пальцем в слой глины, продолжал: — Замешивай с распаренной пшеницей и клади в омут. В самый раз на крупного леща. Хороша она, долго не размывается. Всегда ее найдешь в старицах и затонах.
Признаюсь, меня не занимало происхождение глин. У меня чесались руки закинуть удочку, и я не мог думать о чем-нибудь ином.
Наконец Сергей Васильевич решительно спрятал лупу в карман и надел очки. Но радоваться было рано. Мой друг и Антон двинулись по берегу, удаляясь от омута. Не выдержав, я крикнул:
— Пора на язей!
Но ни Антон, ни Сергей Васильевич даже не обернулись. Вернулся Сергей Васильевич не скоро. Глаза его сияли.
— Если бы ты знал,— заговорил он с горячностью,— сколько истинно профессионального удовлетворения доставила мне беседа с этим замечательным парнем. Много значит, что человек родился и жил на реке!..