Не знаю, как другим рыболовам, а мне больше по душе скромные, подчас безымянные речушки и озера, затерянные в лесной глухомани. Наверное, привлекают они меня, горожапина, своей чистотой, раздумчивым покоем, поэтичностью. А может, таинственностью неведомых глубин?
Как бы там ни было, но всякий раз, едва только возникает вопрос о выборе маршрута, я без колебаний отдаю предпочтение какому-нибудь отдаленному, доселе неизвестному мне лесному водоему. Правда, с озером Задним, последним в цепи проточных озер крайнего юго-запада Калининской области — целью нынешнего путешествия, мне уже довелось однажды познакомиться. Но первое пребывание на нем было очень кратким, можно сказать мимолетным, и совпало с летним бесклевьем.
Больше всего беспокоила чехарда с погодой. В последние дни перед отъездом ртутный столбик термометра то стремительно взлетал вверх, и тогда мутное, без просвета, небо сочилось холодной липкой сырью; то вдруг камнем падал вниз, и мелкая, жесткая, как каленое пшено, снежная крупа отчаянно билась в заледенелую мостовую. Препаршивая для рыболова погода. Конечно, можно было бы несколько повременить с поездкой, но снасти уже лежали упакованными, служебные дела были улажены, и я, подумав-подумав, махнул рукой: будь что будет! И отправился на Рижский вокзал.
Озеро Заднее встретило «худой» вестью: на плесе зима зимой, чудо-горбачи, так легко оттягивающие стрелку весов до полутора-двухкилограммовой отметки и заставляющие пойманной птицей биться сердце, ныне запропастились куда-то. Но словам старожилов, наступивший ледостав — первый, когда никому из рыболовов не удалось взять хотя бы несколько подобных окуней-тяжеловесов. Что же касается более мелких, то ими, говорили, «хоть пруд пруди».
«Скучать не придется, и то хорошо»,— думал я, засыпая на широкой и теплой русской печи.
…В утреннем вековом бору сумрачно, безжизненно, тихо. Легкие, как пух, хлопья снега вьются меж обомшелых, в ржавых оплывах стволов сосен, лохматят подлесок. Впереди сквозь прибрежную проредь белым полотнищем проступает озеро. Свернув с тропки, прямиком по целине бреду к нему. Издалека доносится натужное чиханье мотора, это рабочие Анохинского лесоучастка пытаются завести на делянке трактор. А вот и устье Задинки — речки, впадающей в озеро. Летом тут, помню, бойко поклевывали подлещики, плотвицы, подъязки.
Речка-невеличка, а сумела-таки Задинка промыть в начале залива глубокую канавку. И в том месте, где глубь граничит с мелью, мою «капельку» поджидала стая окушков — точь-в-точь таких, как в иные дни ловятся под Корчевой на Московском море. Полосатые задиры брали жадно, смело, без промедления. Таскать их было очень приятно, хотя, признаться, из головы никак не выходили грузные горбачи-черноспинники, таившиеся в затененных подводных закоулках. Где их искать?
Что им больше «по вкусу»: блесна или мормышка? Спросить бы кого, а вокруг на озере, как на грех, ни души.
Заднее озеро вытянулось километра на два. Кряжистые сосны со всех сторон подступают к воде, они же покрывают два округлых островка, ограничивающих первый плес. При средней глубине четыре-шесть метров местами имеются более чем двадцатиметровые ямы. Дно чистое, песчаное, в заливах — заиленное. На мелководных участках значительные заросли камыша, осоки, рдеста, роголистника.
Промысловый лов не ведется. Из озера в восточной части вытекает речка Ганеша, соединяющая озеро Заднее с соседним озером Нарето. Здесь же, на берегу, добротными домами-пятистенками разметался Анохинский лесоучасток, или, как чаще его называют, поселок 18-й километр. Основные обитатели озера—окунь, щука, лещ, плотва, язь, налим, ерш…
— О, ушица, вижу, добрая будет… С почином! — прервал мои размышления раскатистый, с хрипотцой бас Долговязый, в потертом замасленном ватнике парень, сбросив с руки оцинкованное ведерко, присел на корточках рядом.
— Москвич, небось?
— Да.
— Так и подумал. Залетную птичку легко узреть… Раньше к нам, бывало, из Старой Торопы да Западной Двины — райцентра— и то изредка, вроде как на праздник, заглядывали. А ноне, вишь, из самой столицы стали запросто наезжать…
Василий (так назвался парень) взял мою миниатюрную удочку — плод долгих поисков и труда, повертел и так, и сяк, неприкрыто вздохнул:
— Ладная штучка, ничего не скажешь. Однако тут вряд ли сгодится. В этом озере такие бродят — дух захватывает. А теперь, брат,— неожиданно заключил он,— айда на плес. Может, подфартит…
За лесистым островком тугой, колкой волной шибанул в лицо ветер. Снег уже не падал, а с протяжным посвистом, вихляя, катился по плесу, образуя пухлые надувы и иссиня-черные, гладкие, как стекло, ледяные проплешины.
Василий остановился, молодецки, с размаху, ударил пешней.
— Эхма!..
Я пробил лунку невдалеке от берега — у самого обреза камышей. Дно оказалось рядом, менее чем в метре, и, заслонив свет, я легко различил внизу под собой ворох буро-грязных отмерших водорослей и надтреснутый обломок коряжины. «Живности» никакой не было. Не появилась она и после неоднократных «приглашений» — манипуляций блесной.
— Смотри-ка,— удивился Василий, у которого тоже не клеилось с ловлей,— отказываются. Вот упрямцы!..
— Пойдем дальше?
— Непременно: Впереди, кстати, места поинтереснее. Пробуя блеснить у бровок ям, в прибрежном коряжнике,
на отмелях, в заводях, мы миновали второй остров, обогнули мыс и, порядком усталые, взмокшие, достигли противоположного берега. Поклевки на всем более чем километровом пути случались довольно редко, да и те только разочаровывали.
— Что за напасть,—ворчал Василий.
— Южак тянет, а на плесе — шаром покати…
— Может, перекусим, пока окуни в отлучке? — предложил я.
— Добрая мысль,— согласился Василий.— Подкрепиться самое время.
Между тем плотное мглистое марево, с утра пластавшееся над озером, как-то неприметно истаяло, обнажив лоскутья жгучей морозной сини. Вспыхнула, заиграла солнечной радугой снежная накипь на льду. Зримее, явственнее стали тени. Мало-помалу затих и ветер; лишь сверху, с макушек деревьев, временами срывался шумливый клокочущий шквал, дурашливо бросал в лицо пригоршню колких снежинок и, удовлетворенный, обессиленный, тут же, у ног, опадал мелкими алмазными высверками.
И все это — и дремотный, в белых наплестках лес, и слепящая белизна свежевыпавшего снега, и звонкая тишь, и редкие игристые вихри — навевало умиротворение, покой, и, странно, то, что какую-то минуту назад волновало, гнало вперед, заставляло шастать с пешней по снежной кашице, теперь казалось далеким, призрачным, нереальным. Хотелось только сидеть вот так, без движения, на рыбацком ящике и жадно, нетерпеливо, полным ртом вдыхать вкусный студеный воздух. «Еще несколько лунок — и шабаш»,— очнувшись, решил я.
…В этой лунке блесна утянула под лед семь с лишним метров лески. Безрезультатно поддернув удилищем раз, другой, третий, я уселся поудобнее на ящике и стал нехотя, короткими толчками, без особой веры в успех играть блесной, от скуки разглядывая охристо-рыжую с лиловым оттенком кайму леса, в точности повторяющую все извивы берега. «Вот и дню конец…— мелькнула тоскливая мысль.— Неужели такой бесцветной будет вся неделя?» И тут скорее сердцем, чем рукой, я отметил мягкий толчок на конце лесы; казалось, там, подо льдом, в мрачной сумеречной глуби, кто-то легонечко, одним касанием остановил блесну. Рука инстинктивно вскинулась вверх, и прочная леска жестко резанула воду. Было такое ощущение, словно внизу, на крючке, повисла гиря.
Отпарировав первую властную потяжку, медленно, трясущимися руками выбираю лесу, подтягивая «гирю» ко льду. Рыба идет спокойно, без сопротивления. Вот уже половина спуска — на катушке еще метр… И вдруг, испугавшись, видимо, света, снопом падавшего из лунки, подводный силач круто, напролом, невзирая ни на что, рванулся в глубину. Но освободиться от крючка ему не удалось: не дала катушка. И это меня сразу успокоило. Толчком ноги припорошив лунку, действую теперь увереннее, хладнокровнее. И вскоре, изловчившись, багориком выхватываю из лунки матерого окуня.
— Фунта два,— подошел Василий и на этот раз уважительно без снисходительной улыбки осмотрел мою снасть.
— Такой-то фитюлькой… Надо же! Наткнулись, видать, на окуневый выстой, жди еще хваток.
И верно, не успела минутная стрелка пробежать четверти круга, как мы — начал Василий, закончил я — подсекли и подняли «на-гора» по пятку полукилограммовых горбачей. Василий, кроме того, вскоре выудил некрупную щучку, позарившуюся на окуневую блесну. Сколько мы потом ни взмахивали удильниками, поклевок не было.
— Скудеет Заднее,— грустно молвил Василий, складывая в ведерко негнущуюся, окоченелую рыбу.— Нешто это улов? — плюнул с досады.— Одна маята…
— Заморы были?
— Кой там! Кругом глыбь жуткая и родников тьма… Балуют. Бомбят. Знаете, жучки какие, похлеще колорадских, завелись. Кинут на дно каменюгу, да не простую — «с начинкой». Бабахнет — и полон короб рыбы.
— Вот паразиты,— вырвалось у меня.— И известно кто?
— Люди бают. Только, поди, устереги: они, хапуги, ведь не лыком шиты. Исподтишка, втихомолку пакостят. А не пойман— не докажешь… Все-таки мы их за жабры возьмем… Возьмем! — твердо добавил он.
Назавтра Василий уехал по делам то ли в Старую Торопу, то ли в Торопец, и я один подался прямехонько к лунке, доставившей мне накануне радостные переживания. Было еще темно. Лес оцепенелой громадой теснил озеро. Совсем близко — рукой подать — выпросталось студеное, звездное небо. Изредка сзади, от поселка, накатывался, раз от разу невнятнее, беспорядочный петушиный переклик.
Счастливая лунка вновь передо мной, опять дразнит холодным немигающим глазом. «Повторится ли вчерашнее?» Нехотя разбредается тьма. Вот на фоне просветлевшего небосклона четко пролегла ломаная линия бора, попрятались звездочки-светлячки. Огнистые струны зари живыми щупальцами устремились к зениту…
Я продолжаю упрямо, настойчиво блеснить. Но без успеха. Уже красное, распухшее от мороза солнце, выкатившись из-за горизонта, уютно устроилось в ветвях деревьев, а поклевок, увы, нет и нет. «Ведь наверняка стоят, шельмецы, тут, в яме,— размышлял я,— и не берут. Почему?» Отчаявшись найти ответ, решил сменить лунку. Однако и здесь меня ждало горькое разочарование. Пробив еще несколько лунок, попадаю на мелководье и буквально через минуту выволакиваю на лед больше чем полукилограммового горбача, спустя четверть часа — второго, почти такого же, как первый.
Теперь стало понятно, почему днем ушел от ямы пустым: полосатые разбойники, проголодавшись, шныряли в это время по мелководью! В последующие дни это предположение переросло в уверенность, хотя с окунями-исполинами, которыми славилось Заднее, мне так и не пришлось встретиться.
Надо сказать, что зимняя ловля на Заднем озере развита относительно слабо. Лишь по перволедью местные рыболовы охотятся за крупным окунем. Блесны в ходу самодельные — белые, небольшие. Леска — 0,3—0,4 мм. На крючок подсаживается целый навозный червь или приматывается красная шерстинка. Лучшие места для блеснения крупного окуня находятся и конце озера на выходе из ям, против мысов, возле островов. Мелкий, впрочем, для московских удильщиков он будет «ровненький», окунек берет на мормышку повсеместно в заливах и особенно хорошо в устье речушки Задинки. Здесь от него просто отбоя нет.
Очень много в озере и налима. Об ужении со льда леща слышать мне не приходилось, так же как и о ловле щуки и налима. Попадаются эти рыбки иногда попутно при блеснении окуня. Плотва слишком мелка, чтобы составить объект самостоятельной охоты. Безотказно берет она лишь по последнему льду на отмели вблизи первого острова. Поклевки ерша редки. Мормышки местным рыболовам известны, но применяются робко, в основном ребятишками.
Там, где илистое дно, наиболее уловистой мормышкой оказалась черная. На такую мормышку, с подсадкой мотыля или червя, разумеется, падало свыше двух третей всех поклевок. Разгадку необычного благоволения окуней к черному цвету можно объяснить отдаленным сходством мормышки с темными личинками стрекозы, которой, как показало вскрытие желудков, питаются многие здешние рыбы.
…Свечерело. Расплылись, помертвели дали. В проемах сосняка, ложбинках скопилась чернь, шустая и вязкая, как смола. И только за дальней заводью, поверх щербатой лесистой гривы продолжал теплиться окраек неба, словно в том месте у горизонта тлела большая груда головешек. Последний день моего пребывания на озере Заднем подошел к концу.
Я шел к шоссе по наезженной проселочной дороге, бесхитростно петлявшей по взгоркам средь векового бора, и с благодарностью вспоминал те немногие и оттого еще более приятные минуты, которые подарило мне Заднее озеро.