В иктор сидел на сухом уродливом пне, корни которого очень напоминали осьминога, и с надеждой смотрел на прижавшийся к тростинке поплавок.
Бабье лето! Самая чудная пора осени. Небо синее-синее, солнце яркое-яркое, и воздух наполнен нежным ароматом по-следних доцветающих цветов и увядающих листьев, и от этого аромата сладко замирает сердце и невольно становится чего-то жаль: то ли умирающей природы, то ли немножко себя…
Расписанный под золото, местами сохранивший свой летний зеленый убор, замер прибрежный лес. Над ним, гораздо выше летящей и ослепительно сверкающей на солнце паутины, послышалось хватающее за душу курлыканье. Виктор вскинул голову в сторону нежных и грустных звуков: высоко в небе несимметричным клином летела журавлиная стая.
— Счастливого пути вам, ребята!—улыбнулся Виктор и снова опустил глаза на свой неуклюжий пробковый поплавок.
Всего один день прошел, как вернулся Виктор в родное село из армии. Целый день шумно и весело отмечали близкие возвращение демобилизованного солдата, целый день он целовался с подвыпившими родственниками и слушал их не в меру восторженные бессвязные речи.
А сегодня, поднявшись пораньше и захватив со стола пробку из-под шампанского, он тихонько, чтоб не услышали домочадцы, снял с чердака старое почерневшее удилище и огородами чуть ли не бегом бросился к реке, на которой не был уже более двух лет.
Вот и сидит он теперь на корявом пне, курит уж которую сигарету и тщетно ждет хотя бы единственной поклевки. Конечно, время рыбалки давно отошло, он это отлично знает, а все-таки сидит и ждет…
Тихо вокруг. Даже камыш, местами пожелтевший и поникший, не шелестит шершавыми листьями. Чуть заметно струится за камышом зеленоватая прозрачная вода.
Виктор помнит, какие чудные зори он проводил здесь до армии со своим закадычным дружком Филькой, каких сазанов вытаскивали, бывало, на недоваренную картошку и конопляную макуху!
Под наплывом приятных воспоминаний Виктор загляделся на стройную золотистую березку и чуть было не прозевал поклевку.
Сердце отчаянно заколотилось, когда он увидел, как поплавок, только что дремавший рядом со сломанной тростинкой, неожиданно встрепенулся, пустив по зеркалу воды едва заметные волны, и заскользил медленно и плавно в сторону насторожившегося камыша.
Вот он остановился на секунду, затем энергично пошел в воду, в темную загадочную глубь. Виктор дрожащей рукой сделал подсечку и всем своим рыбацким существом удовлетворенно почувствовал на конце снасти упругую тяжесть. «Сазан!»
Обеими руками ухватившись за ореховое удилище, Виктор старался удержать заходившую на кругах сильную рыбу, и сердце его замерло от долгожданного рыбацкого счастья.
И вот когда уставший сазан уже был подведен к самому берегу, когда показалась уже из воды его широкая темная спина с острым растопыренным плавником, слева, за излучиной реки, вдруг раздался глухой взрыв, от которого дрогнула под ногами земля, а со стоящего неподалеку клена упало, закружившись, несколько листьев. От неожиданности на мгновение опустились руки у рыболова, только этого и нужно было отчаявшемуся сазану!
Почувствовав слабость держащей его снасти, он тотчас же свечой выпрыгнул из воды, перевернулся в воздухе цирковым акробатом, сверкнул на солнце бронзой крупной чешуи, и в тот же миг опомнившийся рыболов почувствовал на конце удочки холодящую душу пустоту. Виктор выругался и в бессильной ярости погрозил кулаком в сторону виновника своего несчастья.
«Интересно, что это взрывают?» — думал он спустя минуту, привязывая новый крючок к оборванной леске. Он вновь закинул удочку. Однако поклевки не последовало. Прождав понапрасну с полчаса, он уже собирался уходить, когда слева, из зарослей лозняка, послышались чьи-то шаги и невнятные мужские голоса. Спустя некоторое время из-за кустов вышли двое.
Впереди шел рослый молодой парень с русыми вьющимися волосами; он нес на плече до блеска отточенный топор, пускающий по кустам солнечных зайчиков, и, весело смеясь, что-то басил своему товарищу.
— Филька! Ты? — Виктор, радостно улыбаясь, поднялся с пенька навстречу идущим.
Рослый парень удивленно вытаращил огромные голубые глаза и загоготал:
— Го-го! Дружище! Вот так встреча!
С минуту друзья обнимались, хлопали друг друга по плечам. Когда первый порыв радости немного остыл, Филька обратился к своему спутнику, маленькому невзрачному человечку с узким лобиком и тонкими кривыми ногами, которые торчали из широких кирзовых сапог, словно фикусы из кадок.
— Знакомься, мой друг детства, Витька.
— Григорий,— проскрипел Филькин спутник и протянул Виктору худую, не по росту длинную руку.
— Очень приятно,— пробормотал Виктор, чувствуя в душе, что ему нисколько не приятно это рукопожатие.
А Филька вдруг зло расхохотался:
— Григорий… Ха-ха! Чертова кикимора… очень приятно..* ха-ха-ха! Нет бы сказать просто: Зашей Горе, а то — Григорий, будь ты не ладен…
Виктор недоуменно смотрел на своего друга. Григорий Зашей Горе как ни в чем не бывало хлопал воспаленными глазами и даже улыбался.
— Его с детства так величают,— пояснил Филька Виктору,— он и сам не помнит, за что его так прозвали. Верно я говорю? — повернулся он к своему спутнику.
— Верно…— словно несмазанное колесо, проскрипело в ответ.
— То-то верно. Одним словом, приезжий жулик и местный тунеядец,— подвел Филька черту под характеристикой своего спутника и отвернулся от него.
Друзья сели на пенек, закурили и пустились в воспоминания.
— А помнишь?..
— А ты помнишь?.
Когда они вернулись к действительности, солнце уже перешло на другую сторону их старого знакомца и свидетеля давних рыболовных удач—кудрявого клена. Друзья стали прощаться.
— Слушай, Филька, а что это так грохнуло недавно? — пожимая на прощанье руку друга, спросил Виктор.
— Кто его знает,— равнодушно ответил тот, потом, подумав, добавил: — Может, пацаны мину какую взорвали. Помнишь, как мы тогда… снаряд. Ну, пока! Заходи обязательно. А сазан сейчас не берет, зря сидишь.
— Да у меня вот перед вами сазан леску оборвал,— возразил Виктор.
— Ну? — удивился Филька и тотчас сделал авторитетное заключение:
— Определенно шальной…
Прошло несколько дней. И вот однажды Виктор, разочарованный рыболовными неудачами, сменив удочку на ружье, осторожно пробирался между поваленными бурей полусгнившими, сплошь заросшими мхом и грибами деревьями. Иногда он подолгу задерживался на одном месте, брал в рот сделанный из медной трубки манок и воспроизводил свист петушка-рябчика.
— Ти-ив, ти-ив, ти-ив, ти-ти-ти, тья, ти-ти! — несся в гущу ельника настойчивый призыв.
Виктор присел на поваленное дерево. Сквозь поредевшие золоченые макушки старых берез струился чуть теплый свет словно подернутого ледяной пленкой солнца, свет лег на поникшую бледную траву, на кусты огненной калины и на морщинистые у корня стволы берез причудливыми бликами.
Прикрыв манок фуражкой, Виктор вновь просвистел рябчиком в сторону таинственного ельника, и в то же мгновенье, словно в ответ, раздался страшной силы взрыв, от которого задрожал, просыпаясь, лес и, будто заругался шепотом, зашелестел падающими листьями. Вздрогнул и Виктор, взрыв раздался где-то совсем рядом.
«На реке! — внезапная догадка обожгла мозг.— Какой-то паразит глушит рыбу!» Перепрыгивая через пни и сучья, Виктор побежал в сторону взрыва, на ходу сорвал с плеча двустволку. Вот и река! Запыхавшийся от быстрого бега, с крупными каплями пота на лице, Виктор остановился. Где-то здесь! Ага, точно! Сквозь приречные заросли мелькнул мокрый и грязный пиджак Филькиного приятеля.
— Стой!—не своим голосом крикнул Виктор.
Словно подстегнутый внезапным криком, Зашей Горе дико оглянулся, и в следующее мгновение лишь по закачавшимся кудрям лозняка да по хлюпанью воды в широких кирзовых сапогах можно было судить, насколько этот окрик придал силы убегающему браконьеру.
— Стой! Стрелять буду!—на ходу взводя курок, бросился вслед Виктор и бабахнул в воздух. Гришка остановился.
— Ты, собачье отродье! — подбегая к нему, прорычал Виктор.— Где Филька?
Зашей Горе, блестя горячечными глазами и заикаясь, проскрипел:
— Та-ам, в реке…— он вытянул свою грязную обезьянью РУКУ-
— Что?! Как в реке? — схватил его за плечо Виктор.— Да не трясись ты, черт бы тебя побрал, отвечай!
— Взо… взо… взорвался!.. Ут-тонул!..
— Что-о?! — Виктор выкатил глаза.— Где? Показывай быстро!
Зашей Горе засеменил кривыми ногами в обратном направлении.
— Быстрей, дьявол! — подталкивал его сзади Виктор, чувствуя, как в душе поднимается с удесятеренной силой чувство гадливости к этому человеку, безотчетно мелькнувшее еще при первой встрече.
В то время, как Виктор старался подманить на выстрел осторожного рябчика, на реке у Фильки с Зашей Горе шли последние приготовления.
На сколоченном кое-как плоту лежало несколько толовых шашек, скрученных ржавой колючей проволокой. Филька, стоя на коленях, старался отрезать острием топора кусок бикфордова шнура, а Зашей Горе, присев на корточки и облокотившись на грубое самодельное весло, с опаской следил за его действиями.
— Эка, хватил. Еще бы полметра прибавил, благо не ты доставал-то…
Филька взглянул на своего компаньона исподлобья, хотел было оборвать его, чтобы не тявкал под руку, однако промолчал и отрезал шнура вполовину меньше намеченного.
— Дьявол скрученный, кощей бессмертный,— беззлобно обратился Филька к Зашей Горе,— все экономишь, сволочь. Ну и бросай тогда сам, а я погляжу, как от тебя клочья во все стороны полетят.
— Да я что,— отодвигаясь в сторону от опасного свертка, стал оправдываться Зашей Горе,— я ведь к слову… По мне хоть весь моток спали, мне все одно… И чего ты на меня взъелся?
— Нет уж, касатик, швыряй сам с таким огрызком,— Филька насмешливо посмотрел на своего подручного и взял у нега весло. Оттолкнувшись от берега так, что Зашей Горе едва не свалился в воду, Филька быстро выгреб на средину омута и, остановив плот, властно приказал:
— Швыряй!
Зашей Горе умоляюще поглядел в глаза Фильки, но, не увидев в них и тени сочувствия, вздохнул и стал чиркать спичкой по отсыревшему коробку. Наконец спичка загорелась, он поднес ее к шнуру, шнур зашипел маленьким змеенышем и, дымясь, стал быстро укорачиваться.
— Да бросай же, бросай, черт сухорукий! — заорал Филька и замахнулся веслом.
Трясущимися руками Зашей Горе поднял колючую упаковку,, неуклюже размахнулся, хотел бросить подальше, но поскользнулся и уронил взрывчатку на край плота. Зацепившись шипами проволоки за сучок, страшный сверток повис сбоку плота, бурля в воде горящим кусочком бикфордова шнура.
— Идиот! — крикнул сорвавшимся голосом Филька, бросаясь вперед и падая на бревна.
Лихорадочно, обдирая о колючки, кожу, он пытался нащупать в воде шнур и выдернуть его. Однако это ему никак не удавалось. Между тем безжалостное Еремя отсчитывало последние роковые секунды. «Сейчас взорвется!»— с ужасом подумал Филька и, вскочив на ноги, бросился к противоположному краю плота. Зашей Горе уже на плоту не было, он плыл к берегу, по-бабьи разбрызгивая воду.
Филька с разбегу, сильно оттолкнувшись от плота, прыгнул в воду, но не успел ее коснуться — взрыв полоснул по глазам ослепительным светом, взрывная волна перевернула его на спину и чем-то тяжелым стукнула по голове, на мгновение дыбом встал перед глазами рассыпающийся на лету плот, затем все пропало…
— Где? — выбежав на берег, спросил Виктор у запыхавшегося Зашей Горе.
— Вот тута…— облизывая посиневшие губы, ответил тот.— Вон, где то бревно плавает.
Весь омут был покрыт плавающими обломками плота, вместе с ними в медленном водовороте тихо кружились сломанное пополам весло и Филькина шляпа. Главное стало ясно: случилось несчастье, расспрашивать было некогда да и незачем. Виктор, не теряя ни секунды, стал поспешно раздеваться.
Вода, словно огнем, обожгла разгоряченное тело. «Только бы не свела судорога»,— подумал он, всматриваясь во взмученную взрывом воду.
Филька лежал лицом вверх метрах в пяти от берега. Виктор его увидел, когда запас воздуха в легких уже подходил к концу. Он вынырнул на поверхность, вздохнул, снова опустился на дно, схватил утонувшего за шею и потащил наверх.
Долго, очень долго приводил Виктор своего бывшего друга в чувство. Положив пострадавшего животом к себе на колени, он выдавил из его легких воду; она мутной струйкой потекла из посиневшего рта.
Затем, положив Фильку навзничь, стал делать ему искусственное дыхание. Тянулись долгие минуты. С Виктора и Зашей Горе пот стекал ручьями, а Филька все еще не обнаруживал никаких признаков жизни. Но вот наконец, когда отчаявшиеся спасители сами едва переводили дыхание, по телу Фильки чуть заметным толчком пробежала конвульсия, грудь поднялась и опустилась, он открыл мутные глаза и начал давиться в приступе судорожной рвоты.
Виктор вскрикнул радостно, а Зашей Горе вдруг зарыдал-заскулил не то от радости, что ожил человек, не то от сознания собственного ничтожества, а может быть, от того и другого одновременно…
Всю ночь Виктора мучили кошмары, а под утро выяснилось, что он заболел.
«Вот некстати,— мучался он, тяжело дыша и обливаясь липким потом.— Ну да ладно, заявлю потом, когда поправлюсь».
Решение заявить в район инспектору рыбнадзора о преступлении Фильки у него созрело окончательно. Однако откуда-то из глубины души просачивалось наружу сомнение: «А не предательство ли это? Разве Филька не друг?»
«К черту! — рычало в ответ ожесточенное возмущение.— Это не предательство, а справедливое возмездие за браконьерство и, если хочешь, предотвращение дальнейших преступлений…»
«А все же?..» — вздыхало маленькое сомнение, подкрепленное все возрастающей жалостью.
Кто-то постучал в дверь.
— Заходи, Филя, заходи, родной,— захлопотала ничего не подозревающая мать Виктора,— заболел наш Витюша… Так полымем весь и пышет. Сколько раз говорила: «Брось ты, сынок, енти свои охоты да рыбалки…»
— Заболел?!—Филька подошел к кровати, смущенно скомкав в руках картуз.
Виктор молча отвернулся к стенке.
— Не сердись,— у Фильки в жалкой ухмылке скривились губы.— Ну, слышишь? Не сердись…— он неуклюже дотронулся до плеча Виктора.— Лучше хрясни чем, а? Ну, хочешь я подам тебе полено?
У Виктора часто-часто забилось сердце. Чувствуя, что сейчас не выдержит и простит, он вдруг резко повернулся к товарищу и, сверкая лихорадочными глазами, не заговорил — закричал:
— Убирайся ко всем чертям, браконьер несчастный! Сегодня же заявлю куда следует!.. Слышишь?!
Филька круто повернулся, нахлобучил до самых глаз помятый картуз.
— Сам заявлю,— хрипло пробасил он и гулко хлопнул дверью.
Всю зиму друзья не разговаривали, делали вид, что не замечают друг друга. Виктор, назначенный в родном колхозе бригадиром, целиком отдавался работе. Даже поохотиться некогда было. Филька столярничал в мастерской. Зашей Горе после того памятного случая на следующий же день укатил в неизвестном направлении.
Наступила весна. Как-то в воскресенье залежался Виктор в постели дольше обычного. Мертвый сезон: охоты нет, рыбалки тоже. Делать нечего в выходной день. В окно заглядывало мартовское солнышко, щекотало нос ласковыми пальцами-лучами. Вдруг открылась дверь, и с порога зазвенел веселый голос племянника:
— Дядь Вить, вставай! На реке лед тронулся! Там народищу…
— Ну-у? — нарочно вывернул глаза дядя, сбрасывая одеяло.
Действительно, на реке народу, как возле клуба на праздник, вся деревня высыпала на берег посмотреть, как движется лед по реке. А картина и впрямь замечательная: хоть и небольшая сама по себе Вятла, а все же—река, и лед по ней идет пусть не так, как там на Волге или Днепре, а все же идет, и тоже с треском, со скрежетом, со всеми теми атрибутами, которыми так приятен русскому глазу весенний ледоход.
В толпе у моста стоял председатель колхоза и тревожным взглядом провожал проносившиеся между сваями ледяные куски. Когда особо тяжелые льдины глухо ударялись о сваи, вздыбливаясь, ломаясь и треща, жидковатый сосновый мост заметно вздрагивал, вздрагивало при этом и сердце у председателя.
— Здравствуйте. Захар Антоныч! — весело приветствовал Виктор главу колхоза.— Поперло, а?
Председатель не улыбнулся в ответ, протянув руку для рукопожатия, недовольно повторил:
— Поперло, будь оно неладно, того и гляди мост снесет. Ведь думал же летась быки поставить, ан не дошли руки.
В это время громадная льдина с грязной пешеходной тропинкой посредине уперлась в среднюю опору моста. Нет, она не раскололась на части, как другие, она вцепилась своими острыми зазубренными краями в тонкую сосновую сваю и застопорила движение льда на добрую половину русла.
— Пропал мост! Снесет!
Со всех сторон понеслись охающие и ахающие возгласы. Все бросились к мосту; взрослые с тревогой, дети с восторгом смотрели на чудовищную льдину, которая должна вот-вот разрушить единственный колхозный мост. Председатель жалел, что не уехал: по крайней мере, хоть бы не видел гибели своего детища. Моста было жалко до слез. Председатель курил одну за другой папиросы и вполголоса что-то бормотал.
— Эх, бомбу бы сюда!..— произнес кто-то громко в галдящей толпе.
— Где ты ее возьмешь, бомбу. Не война чать,— также громко вздохнули в ответ.
Так в пустых разговорах и переживаниях прошло с четверть часа.
Между тем льдин возле моста скапливалось все больше и больше. От страшного давления сваи жалобно поскрипывали, готовые каждую секунду лопнуть, как спички. Мост дрожал в предсмертной агонии.
И тут у моста появился Филька, запыхавшийся, раскрасневшийся, с небольшим мешком под мышкой.
— Куда тебя несет?! Стой! Назад! — закричал председатель сиплым голосом и закашлялся табачным дымом. Но Филька уже был на мосту.
Перегнувшись через перила, он бросил на льдину мешок, затем, словно кошка, скользнул вниз по свае сам. На берегу с волнением наблюдали за его действиями.
Мост трещал, сваи гудели басовыми струнами; казалось, вот сейчас все рухнет и исчезнет в ледяном грязно-белом крошеве. Толпа на берегу замерла: не за мост уже, а за смельчака, склонившегося над мешком, переживала она в эти тягучие секунды.
— Ну что он там ковыряется…— нетерпеливо шептал Виктор.
— Спичкой чиркает! Смотри, поджигает! — придушенно крикнул кто-то.
Из-под Филькиных рук появился синий дымок, и тотчас Филька, прыгая гонным зайцем с льдины на льдину, помчался к противоположному берегу.
— Ложись! — крикнул Виктор, падая в рыхлый снег. Все присутствующие на берегу последовали его примеру.
Ахнул взрыв. Взметнулся столб воды. Крошки льда полетели в разные стороны.
Мост, казалось, облегченно вздохнул: мелкие льдины с шумом устремились в свободный проход между сваями.
— Ура-а! Ура-а! — закричали мальчишки в восторге.
— Ай да Филька!
— Отчаюга, что и говорить! — понеслось со всех сторон.
А Филька, мокрый по пояс — у самого берега он все-таки провалился между льдинами,— шел по мосту навстречу бегущим ребятишкам и счастливо улыбался.
— Скорей, скорей! — распахивая дверцу машины, крикнул ему растроганный председатель.
— Простудишься чего доброго, отвечай тогда за тебя. А ну садись!
— Вот и хорошо, Филя! — Виктор крепко пожал мокрую широкую ладонь товарища.
— Ну что ты,— ответил Филька, улыбаясь.
— Не пожалел взрывчатки…
— Весь запас Гришкин кончил,— Филька притворно вздохнул и полез в машину. Берясь за дверцу, он как бы невзначай добавил:
— Налим, должно быть, скоро начнет брать на донку, а?
Виктор не успел ответить. Машина, заурчав, быстро понеслась в сторону деревни. Он смотрел ей вслед и сердцем чувствовал, что сегодня снова нашел своего прежнего Фильку, хорошего рыболова и доброго товарища.